Книга Сент-Женевьев-де-Буа - Марина Юденич

— Мой друг из Парижа — князь Микаэль Куракин, — отчетливо и даже слегка тожественно проговорил Поляков, но Микаэль понял — он сознательно дразнит мать-убежденную коммунистку, как рассказывал о ней в Париже Однако она умела держать себя в руках — А почему Микаэль? Вас ведь, наверное Михаилом зовут? — обратилась она к Куракину, словно пропустив мимо ушей все остальные составляющие его представления — Да, крещен Михаилом, но парижские друзья зовут так, на французский лад — Я, если позволите, все же буду-по русски — Мишей. Здравствуйте — она протянула ему руку и он ощутил крепкое почти мужское рукопожатие сухой твердой ладони. Меня зовут Александра Андреевна и вашему приятелю я действительно мать, хоть в это теперь трудно поверить и мне, и ему. Ну проходите в комнату За беспорядок не извиняюсь — сами виноваты — не предупредили о визите — я работала.

Никакого беспорядка однако, в большой комнате, в которую она их провела не наблюдалось. Они пришли туда, минуя широкий коридор, стены которого были плотно завешаны книжными полками, тянущимися до едва ли не до потолка, помимо того, внимание Микаэля обратили на себя огромные ветвистые рога какого-то очень крупного зверя, оленя или лося, которые украшали торцевую стену коридора, под ними аккуратно развешаны были какие-то охотничьи принадлежности, разглядеть которые он током не успел. Пол коридора был устлан широкой, несколько потертой уже, но идеально чистой красной ковровой дорожкой с ярко зелеными полосами по краям, которая почему-то вызвала у Куракина ассоциации с каким-то правительственным учреждением. Как выяснилось позже — он не ошибся, Поляков пояснил ему, что дорожка была «кремлевской», в том смысле, что такими именно дорожками были устланы коридоры во всех правительственных учреждениях бывшего Советского Союза, произведено сего коврового изделия было видимо очень много, с большим запасом на будущее и с учетом личных интересов некоторых особо ответственных работников, к которым без сомнения относился дед Полякова Охотничьи трофеи и амуниция тоже принадлежали деду, который был до этого развлечения большим любителем, а вернее будет сказать, что почти профессионалом — это тоже рассказал Микаэлю Поляков несколько позже. Пока же они оказались в комнате, которая очевидно служила кабинетом, теперь — это был кабинет Александры Андреевны, а до того здесь восседал сам великий и загадочный дед Полякова — Андрей Валентинович Тишкин. Никакого беспорядка в этом святилище, разумеется, быть не могло.

Здесь тоже было много книг — они хранились в нескольких книжных шкафах, расставленных вдоль стен, также вдоль одной из стен располагался огромный и глубокий, отчего — то напоминающий гигантских размеров чемодан, черный кожаный диван, рядом с ним, строго симметрично стояли два такие же большие и глубокие кожаные кресла с широкими подлокотниками, а между ними небольшой журнальный столик, на котором казенно поблескивал стеклянными боками кувшин, доверху заполненный водой и два тонких стеклянных стакана, в неизменной здесь строгой симметрии расставленные на белоснежной льняной салфетке Центральным предметом кабинета был, конечно же, письменный стол, массивный, покрытый чудом уцелевшим неизвестно с каких времен зеленым сукном. На столе все также было расставлено строго по ранжиру и видимо в соответствии с раз и навсегда заведенным порядком — тяжелый малахитовый письменный прибор, небольшой бронзовый бюст, в котором Микаэль не без изумления узнал бюст Иосифа Сталина, впрочем оглядевшись на одной из стен он обнаружил внушительных размеров портрет еще одного революционного вождя — УльяноваЛенина. Вообще фотографий на стенах было много, это были в основном групповые снимки, запечатлевшие каких-то людей в форменных одеждах, с одинаково застывшими перед объективом лицами, сцены парадов с марширующими колоннами также военных людей, какие-то заседания, на которых люди тоже преимущественно в военной форме, сидели вдоль столов, прямо глядя в объектив фотоаппарата. На зеленом сукне стола разложены были, и видимо это отнесено было Александрой Андреевной к категории беспорядка, несколько развернутых газет, поверх которых лежали очки с толстыми стеклами, красный карандаш и ножницы, похоже было, что хозяйка кабинета не просто читала газеты, но и подчеркивала красным особо заинтересовавшие ее места в тексте, а что-то, заслуживающее видимо отдельного внимания просто вырезала из газетных полос, дабы очевидно сохранить.

Таковы были предположения князя Куракина, которые полностью подтвердил потом сам Поляков, пояснив некоторые непонятные ему вещи. Например, касательно сохранившегося на поверхности стола зеленого сукна Стол был действительно очень старым, а сукно просто периодически меняли, вызывая для этого специального мастера, такого же древнего как этот стол. Еще Поляков обратил его внимание на настольную лампу на массивной металлической ножке под зеленым стеклянным абажуром. Лампа была тоже «кремлевской» Точная копия ее, вернее оригинал стоял в кремлевском кабинете Ленина, а сотни тысяч точных копий освещали вечерние и ночные бдения его верных последователей в их высоких кабинетах, разбросанных по всей огромной империи Диван и кресла же напротив, оказались трофейными и были доставлены дедом, вместе с несколькими вагонами всякого добра — от батистового постельного белья, по углам которого были вышиты чьи-то инициалы, и столового серебра, украшенного замысловатыми неизвестно происхождения вензелями до аккордеона, игре на котором Полякова настойчиво, но безуспешно пытались обучить в детстве — спасло заступничество бабушки — он предпочитала фортепиано. Его Поляков, как с удивлением выяснил Куракин освоил довольно недурно. Однако все эти комментарии Микаэль получил позже. Сейчас же, проводив их в кабинет, мать Полякова, на сказав более ни слова, удалилась, оставив их наедине. Князь Куракин молча погрузился в кожаный зев диванного монстра. Что говорить и как себя вести далее он не знал, такое он встречал впервые В данном контексте «такое» было для него очень емким определением — оно включало в себя все — и обстановку странного и страшного даже кабинета, словно поправшего течение времени, и такую женщину, какой оказалась мать Полякова и отношения, которые существовали между ними. Впрочем Поляков понял это и без слов и первым нарушил молчание — Ну что, удивили мы тебя? Да ладно, можешь не отвечать — тебе с твоей деликатностью ответить правду будет « мучительно больно», как говорил правда сосем по другому поводу любимый литературный герой моей матушки. Ты, друг мой, сейчас не удивлен — потрясен Еще бы! Такой паноптикум. А я, можешь себе представить, в этом паноптикуме родился и вырос И самое поразительное, совсем недавно понял, что все это время пребывал в паноптикуме. До этого казалось — нормальный дом, нормальная семья Ну, со своими тараканами, разумеется. Так кто ж без них? Единственная отдушина была — бабушка Видимо, благодаря ей, я сам в упыря не обратился.

— Упыря? — робко уточнил Куракин Слово было ему знакомо. Но он не очень понимал, что имеет в виду Дмитрий, употребляя его сейчас Впрочем, догадывался.

— Упыря, друг мой Знаешь, кто это такие?

— Ну что-то такое, связанное с загробной жизнью… Они вроде бы вылезают из могил и пьют кровь живых людей Или это вампиры?

— Нет, совершенно точно — упыри Вампиры — это я так понимаю европейский вариант, по-русски — упыри Именно, из могилы, и именно — кровь живых людей Есть еще одно блестящее определение, не помню правда, кто автор — « живое тащит мертвечина» Так вот ты сейчас в логове упырей — Но как ты можешь, Дмитрий? Старые люди — все не без странностей, конечно, но твоя maman….