Книга Прощай, Атлантида! - Владимир Шибаев

– Нравится? – довольно спросил сопливый голосок.

Полозков опустил глаза и увидел сидящего на дверной приступке броневика сурового парнишку Папаню в окружении двух-трех здоровых парнюг с обритыми, как бифштекс, отечными боксерскими лицами.

– Наша корыта! – с гордостью ткнул пацан в железо. – Надписали, чтобы прогуливать иногда. Водит мордой, жрет любую жрачку – дрова, уголь, бензин, спирт глушит круче ребят, колесами жужжит, как цекотуха. Настоящим патроном жахает, а вот холостым – пока никак. Но обучим. Ей гимназий не кончать.

Парнюги заржали.

– Может, наладишь, слесарек! Ладно, шучу. Ты как, оклемался?

– Вы бы по башке лупили тише, – пожаловался географ. – А то на свою толщину мерите.

– Прости, что кумпол попортили. У Вас, училков, кумпол нежный член. Но ты, тоже… совсем меня кинул. Сыграл под простого, а в чемоданишке-то у тебя что? Разводные да заточки с напильничками?! Ага. Бабкин хабар у тебя там, вот чего. Я, слесарек, с какого попросил тебя зайти: тут вокруг пожилой тетеньки старушки открылась карусель: ментовка рыщет, китай, Хорьков доходяга в город за тобой снаряжен на тебя глаз иметь, людишки возле бабки шныряют, ночами подушки ее изнутри лапают. А я, Папаня, в этих местах старший – ни ухом, ни брюхом. Нет, оно Барыга меня держит, но и сам не сусам. А ты оказался внутрях главная движущая мишень. Не стремно?

– Я, честно говоря, сам не понимаю, – скромно ответил Полозков. – Все думаю, а выводов мало.

– Не гундишь?! Ты какой взяток у пожилой заначил?

– Бельишко дряхлое, вот у меня все здесь, – указал он на фибровый чемоданчик, потирая затылок.

– Похоже, – засомневался Папаня. – Многие не наши вокруг доходяжки петляют, уже и ее специальным красным крестом в ночлежку, подальше от нас, сволокли. Арифметикой пахнет, задача. Пошли-ка, гляди, – пацан поднялся и отправился в угол необъятного гаража.

А Полозков поплелся за ним. В углу была свалена и местами разложена и расставлена разная рухлядь.

– Мы тут всякую подозрительную мелочь у бабушки приобрели, – указал Папаня на кучу рукой. – А вдруг старую кто оберет зазря. Ты вот глянь – Барыга звякал, ты по бабке спец. И давай сговоримся, чего одно себе выбери, а я тебя отпущу.

Полозков подошел к куче и присел на корточки. Книги и альбомы валялись вперемешку с пустыми мстерскими шкатулочками, вязаные узелочками платки прикрывали пыльных фарфоровых оленей. Полозков тронул серебряную ризу на темной доске, отдельно и почтительно установленную на стопку Мережковского.

– Не клеймленая, – квакнул один бугай.

– Фабержу навести, что сосморкнуться, – поддакнул другой. – Простое ленинградское дело, друганы в Питере шлепают.

И рядом с горкой чепухи сразу же Арсений увидел мятую страничку старушкиного дневника, как-то попавшую сюда.

– Вот это дай, старушку найду и передам.

– Видать, не жадный ты, слесарек. Не фрайер, – удовлетворенно заметил Папаня, отбирая листочек. – Это мы еще помусолим. Да и мы не жадные, глянь, бабушкино сберегли. Нам чужое поперек. Пожрем, выпьем и все раздаем серым и хлипким. Братву лечим бесплатной медициной. Пенсию доходягам заставили в добавок, а? – и мужики закивали тусклыми лицами. – А что жирных карасей шерстим, так это еще господин Марк Энгельс по обществу велел. В нашей необъятной шири иначе не можно. Пока пенсия или приработок до простого дойдет, семь раз от него чинуха отмерит да отрежет. Что в муниципалке, что с частного постоя. Не так? – и лбы опять закачались. – Вот и я так думалкой, если по правописанию, – раздумчиво повторил Папаня. – Мы вроде очистных вооружений, хоть и сами не сахар. Нам бы, слесарек, только чего еще захотеть, кроме жралки, а я не знаю. Ленин-Сталин нам этого по истории не прошли. А то опять тут двоих зря пырнули. Вы бы, кончившие заведения, которые классы осилили, подсказали чего людям. Слышь, слесарек! Ладно, мозгов у тебя есть. А хитрины нет. Правильно ты нужное взял. Схватил бы фуфель для отвода зенок, я бы точно тебя тут же отпустил.

Он подошел к какому-то люку в бетонном полу, кивнул, и один из бугаев резво и радостно схватился за торчащее железное кольцо, охнув, приподнял квадрат пола, под которым тускло зияла пасть неизвестного подвала.

– Туда бы и отпустил, каяться. Там у нас уже зимовали, кое как высребли. Одной химии сто кило наложил.

И крупные ребята хихикнули.

– Лады, погости пока до утра. У меня к тебе вопросов нету, не училка я, людей мучить. Но вдруг сам, покемаришь, что упомнишь. Тут стрелки по летучим тарелям и бурятские луковые стрелки соревноваться приперлись – не видал таких?

– Нет! – искренне поразился Полозков.

– Спи спокойно, дорогой Арсений Фомич, вон хоть на бабкином пристройся, только с танкеткой не балуйся. А то такой педсовет будет, сарай-то старый…

Двери опять грохнули, лязгнули, и Арсений оказался вновь один почти в полной тьме.

Он бросил на пол возле старухиного скарба какую-то замасленную попону, на которой ребята, видно, рылись под брюхом стального монстра, хватая того за сокровенные механизмы, и в изнеможении прилег и закрыл глаза. Но уснул на минуту, снизу нещадно тянуло, и сон тут же выдуло. Сеня поворочался, провел пальцем по серебрящемуся окладу иконы, развалившимся деревяшкам и недобитым фаянсовым балеринам с отскочившими инструментами профессии.

Странное путешествие во времени совершила Аркадия Самсоновна. Подходила, сначала юная и непокорная, потом старая, на скрипучих негнущихся ногах, к своим сокровищам, водила по макушкам ненужных теперь безделушек и матрешек и изредка позволяла себе, выдвинув особый ящичек, наскрести в заветную тетрадь несколько ничего уже не значащих строк и промакнуть немногими слезами. И этот еще Кеша. Взбаламутил юную душу и отправился к далеким берегам, как промелькнуло в дневнике, через Каир или Харбин. А потом подарил своей возлюбленной, кроме сына, только несколько восторженных дней.

– Эй, – позвал из глубины сарая-зала шепчущий голос. – Заключенный, ты жив?

– Жив, совершенно жив! – вскочил Полозков. – Кому я нужен. А вы кто?

Упала железная смотровая щелка в дальнем углу, за броневиком. Приподнялась и вновь гулко стукнула. Арсений срочно заклинил ее грязной тряпкой с пола. На Полозкова глядели испуганные женские глаза.

– Точно никому ты не нужен, окаянный импотент, – произнес знакомый женский голос. – Только моей дуре Краснухе, – сообщила Эвелина Розенблюм. – Я тут допевала программу, а она мне говорит: сиди возле невиновного простофили, а я побегу ключ от сарая скраду у Кабанка, есть, вроде, у него. Видишь, служебный вход-выход, – и она постучала кольцом по металлу, где, и вправду, рассмотрел Арсений линию невысокой дверцы.

– Так Вы Эвелина! – окончательно узнал географ.

– Я твоя удача, девушка мечты, цветущая сакура тоски. Разве не узнал по роже?

– А дверца куда ведет?

– Совсем ты будто не мужчина. Это же задок вип-клуба "Касабланка", роскошного заведения для сливок. Я тут певунья-поломойка, а еще один пьяный ходит, сторож, человек с ружьем. Так что тихо, совсем не шуми, как после бурного романса. Будем Краснуху мою ждать, может, отомкнем твою плоть. Очень она тебя пожалела, говорит – на Кабанка хорошо влияешь.