Книга Холодная гора - Чарльз Фрейзер

Несколько ночей спустя Инман стоял перед покосившимся домом. Угнездившись в болотистой низине, тот был похож на жабу; все окна его были темны. Он тихо позвал трехногую собаку из ее норы и предложил ей свиную косточку, которую нес в кармане, завернув в листья платана. Собака выползла наружу, не издав ни звука. Схватив кость, она исчезла под крыльцом.

Инман проследовал за собакой к крыльцу и обошел вокруг дома, направляясь во внутренний двор. От большого костра остался только холодный черный след на земле. Инман прошел к заднему крыльцу. Его заплечный мешок по-прежнему лежал в охапке дров. Инман заглянул в него, там все осталось на месте, кроме кольта Визи. Он просунул руку в кучу дров, нащупал мешок для провизии и почувствовал сквозь материю рукоять «ламета». Он вытащил его, и так возбуждающе было ощутить вес револьвера в своей руке, почувствовать, как он ладно лег в ладонь, услышать звук взведенного курка.

Из-под двери коптильни выбивалась полоска света, Инман направился туда, приоткрыл дверь и заглянул внутрь. Джуниор стоял там и счищал соль с ветчинного окорока. В земляной пол был воткнут штык, углубление от него имело коническую форму, почти такую же, как у серебряного подсвечника. Пол коптильни был таким утрамбованным и жирным, что в нем отражалось пламя. Джуниор наклонился над окороком. Он был в шляпе, его лица не было видно в тени от ее полей. Инман распахнул дверь и встал на свету. Джуниор, подняв голову, взглянул на него, но, кажется, не узнал. Шагнув к нему, Инман ударил его по уху дулом «ламета» и затем бил ручкой револьвера до тех пор, пока тот не повалился на пол. Джуниор лежал на спине, не шевелясь, только яркая струйка крови стекла из его носа к уголкам глаз и собиралась в лужицу на черном земляном полу коптильни.

Инман присел на корточки, положив руки на колени, чтобы перевести дух. Он вытащил сальную свечу из подставки, почувствовав шершавость в том месте, где тараканы объели сало. Он посветил свечой в лицо Джуниора. То, что лежало перед ним, и в самом деле было отвратительно, и все же Инман опасался, что души всех мужчин имеют такую же природу, лишь с небольшими различиями. Он задул свечу и вышел наружу. На восточном горизонте серел клин света там, где всходила луна. На склоне холма призрачный свет был слабым и, двигаясь среди деревьев, метался на ходу. Постепенно он стал уменьшаться, но это происходило так медленно, что невозможно было сказать точно, когда он исчез.

Инман шел всю ночь, двигаясь обходными путями на север через сильно населенную местность; повсюду светились окна домов, лаяли собаки. Желтокожий мулат был прав — всадники то и дело проезжали в темноте, но Инман, заслышав их приближение, вовремя отступал в кусты. С наступлением утра сгустился туман, поэтому можно было не опасаться, что заметят небольшой дым; он зажег костер в лесу и сварил две полоски соленой свинины, затем засыпал муки в ту же воду и сварил кукурузную кашу. Он пролежал весь этот день в чаще леса, то проваливаясь в сон, то бодрствуя. В ветвях над ним гомонили три вороны, обнаружившие на дереве полоза. Усевшись над змеей, они громко каркали; одна из них все время подлетала к полозу совсем близко и делала ложные выпады, будто нападая. Змея, демонстрируя обычную злобность своего вида, распускала капюшон на шее, шипела и ударяла, словно наносила смертельный удар. Но все ее действия вороны встречали с весельем и насмешкой, и змея вскоре уползла. Вороны оставались на дереве большую часть послеполуденного дня, празднуя победу. Инман временами, когда его глаза были открыты, следил за ними, подмечая все особенности их поведения и способы выражения при общении между собой. А когда его глаза были закрыты, он мечтал о том, что хотел бы жить в некоем добром мире, где человек, если пожелает, мог бы обернуться вороной и таким образом, даже совершив ужасную ошибку, все же имел бы возможность либо улететь от врагов, либо посмеяться над ними. Потом, проведя в такой полудреме почти весь день, Инман наблюдал, как наступала ночь, и ему казалось, будто это вороны разбухали, заполняя все вокруг своей чернотой.

Вместо правды

Утреннее небо было совершенно невыразительным, словно бумага, покрытая тонким слоем ламповой копоти. Ралф остановился в поле и стоял, опустив голову и тяжело дыша. Он был запряжен в телегу, нагруженную жердями из белой акации, которые предназначались для изгороди, и по тяжести они равнялись такому же количеству камней. Казалось, конь не собирался сдвинуться ни на шаг дальше по направлению к берегу ручья, вдоль которого Руби намеревалась поставить изгородь для нового пастбища. У Ады в руке была небольшая плетка, и она хлестнула Ралфа по спине пару раз ее плетеным кончиком, но это не возымело действия.

— Этот конь для выезда, — сказала она Руби. Руби ответила:

— Это конь.

Она подошла к Ралфу, взяла его за морду и посмотрела на него в упор. Он отодвинул уши назад и закатил глаза, показав белый ободок глазного яблока.

Руби прижала губы к бархатистому носу лошади, затем чуть отодвинулась назад, широко открыла рот и сделала медленный глубокий выдох в его ноздри. Отправив таким образом свое послание, она сочла, что обеспечила понимание между ними. И в этом послании говорилось, что они с Ралфом мыслят одинаково. Таким способом можно внедриться в сознание лошади. Они воспринимают это как сообщение, побуждающее их выйти из их обычного возбужденного состояния. Таким сообщительным дыханием можно успокоить взбесившуюся лошадь.

Руби дохнула снова, затем захватила рукой пучок гривы на холке коня и потянула его за собой. Он зашагал вперед, и, когда они достигли ручья, Руби выпрягла его из телеги и пустила пастись на клевере, который рос по берегу в тени деревьев. Затем они с Адой приступили к работе, сооружая ломаную линию из столбов вдоль ручья. Со временем они должны будут соединить их тремя рядами жердей, чтобы получилась изгородь.

Ада заметила, что Руби было несвойственно начинать и заканчивать работу всегда в одно и то же время. Она бралась за дело не откладывая и выполняла вначале ту работу которую считала наиболее срочной. Если же не было ничего срочного, Руби делала все то, что можно было сделать в ближайшее время. В это утро она решила, что нужно установить первый ряд жердей, потому что такая работа могла быть закончена до того, как Руби поедет обмениваться с Эско: яблоки на капусту и турнепс.

Жерди были тяжелые, и Ада надела кожаные рабочие рукавицы, но они оказались такими грубыми, что, когда она сняла их, кончики пальцев были ободраны, словно она работала голыми руками. Присев на телегу, она ощупала волдыри, а затем сполоснула руки в ручье и вытерла досуха о подол юбки.

Они завели коня в конюшню, распрягли его и начали взнуздывать, готовя к поездке Руби. Но Руби вдруг остановилась и уставилась на старый капкан, висевший на гвозде на стене конюшни. Капкан предназначался для ловли бобров или животных такого же размера. Блэки оставили его, когда уезжали в Техас. Его челюсти были почти полностью закрыты и их так долго не размыкали, что они почти полностью заржавели.

— Вот это как раз нам и нужно, — сказала Руби. — Можно установить его до того, как я уеду.

Их беспокоил амбар, где хранилась кукуруза. Каждое утро из него исчезало несколько початков. После того как Руби заметила эту пропажу, она приладила задвижку и заперла амбар на замок, а также заделала щели глиной в тех местах, где рассохлось дерево. Но на следующее утро она обнаружила новое отверстие, выдолбленное в свежей замазке между досками. В эту дыру можно было просунуть руку, и она была достаточно велика, чтобы через нее мог пролезть маленький енот, опоссум или лесной сурок. Она дважды замазывала глиной эту дыру и все равно обнаруживала ее на следующее утро. К тому времени было украдено не так уж много кукурузы, но достаточно, чтобы это было заметно; если же такие потери будут продолжаться, то вскоре ее убудет столько, что это уже может вызывать беспокойство.