Книга Русский ад. На пути к преисподней - Андрей Караулов

— Ну, можа, преставился кто… — протянул проводник, толстый мужчина лет сорока.

— А че, просто так в Москву не ездят?.. — удивился Егорка.

— Нет, конечно, — вздохнул проводник. — Не до экскурсий счас.

— А я — на экскурсию, понял?

Он как-то странно посмотрел на Егорку и вышел.

— Поздравляю, дед! — хихикнула девчонка. — В Иркутске лягавый сел, сама видела, этот… сча ему стукнет, они о подозрительных завсегда стучат. И если тот с устатку отошел — жди: явится изучать твою личность!

Егорка обмер: док-кумент-то в Ачинске…

— А ежели я… дочка, без бумажек сел, пачпорт оборонилси, — че будет?

— Ты че, без корочек?

— Не… ты скажи: че они тогда делают?

— Че? — девчонка презрительно посмотрела на Егорку. — Стакан нальешь, просвещу.

— Тебя как звать-то?

— Катя… Брат котенком звал. Дед, а ты не беглый? — поинтересовалась девочка.

— Ты че… — оторопел Егорка. — Какой я беглый? К брату еду, из Ачинска сам. Слыхала про Ачинск?

— Это где рудники?

— Не. У нас комбинат, Чуприянов директором. Знаешь Чуприянова?

— Значит, беглый, — хмыкнула Катя. — От жизни нашей бежишь. Слушай: водки здесь нет, народ портвейн глушит… Полста гони!

— Полста?

— А ты думал! Наценка.

— Так ты деньгу возьмешь — и сгинешь.

— Ты че, дед? — Катя обиженно поджала губы. — Я — с понятием. Если б — без понятия, давно б грохнули — понял?

Ресторан был рядом, через вагон.

«Обложили, суки, — понял Егорка. — Надо ж знать, кого убивать, — куда меня черт понес?..»

Катя вернулась очень быстро:

— Давай стакан!

Она плеснула Егорке и тут же опрокинула бутылку в свой стакан, налила его до края и выпила — жадно, взахлеб, будто это не портвейн, а ключевая вода.

«Во, девка», — подумал Егорка.

Несколько секунд они сидели молча — портвейн всегда идет тяжело.

— Ну, че скажешь? — спросил Егорка.

Ему очень хотелось поговорить по душам.

— Не могу я так больше! — вдруг заорала Катя. — Слышишь, дед, не могу-у!..

Она вдруг резко, с размаху упала на полку, закинула ноги в тяжелых зимних ботинках так, что красная длинная майка, похожая на рубашку, сразу упала с колен, и Егорка увидел грязные белые трусы с желтым пятном между ног.

Катя рыдала, размазывала слезы руками, потом вдруг как-то хрипнула, перевернулась на бок и замолчала.

Егорка испуганно посмотрел на полку. Девочка спала как мертвая.

19

Какая, все-таки, наглость: она уселась, выставив перед ним, любимцем нации, можно сказать, черный полукруглый зад. Почесала ножку об ножку — и замерла. Сидит, сволочь, на столе, тупо уставившись на Расула, и этот ледяной, гипнотизирующий взгляд строго спрашивает: что, дяденька, прихлопнуть меня хотел — так ведь? Валяй, не стесняйся, дотронься до меня, родной, жду!

Вообще-то она яркая, зараза, крупная; налеталась, родная, из кабинета в кабинет, устала, того и гляди заснет…

Интересно, они спят когда-нибудь, эти заросшие морды? Спят, наверное, но где?

Расул ненавидел мух.

А рожа в самом деле глупая, глаза как вилка от розетки, — на хрена они человечеству, эти мухи? Вот кто объяснит?

Муха была навозная, жирная, брюхо и зад у навозных мух переливаются, как северное сияние.

Как просто, да?.. Испортить человеку настроение: первое солнце, тепло, на улице такая благодать — жить хочется… и вот они, пташки небесные, тут как тут, целый рой, окно невозможно открыть!

Голова гудела, ноги ватные, уставшие, очень хотелось домой: председатель Милли меджлиса Азербайджана Расул Гулиев не спал уже третьи сутки, в Баку никто, наверное, не спал в эту ночь… — домой, домой, на Апшерон, в баньку на часок, в родную баньку, смыть усталость, смыть пыль! — Неужели Гейдар Алиевич сам все это соорудил, а? Он — великий иллюзионист, кто спорит, но если он, Алиев, автор идеи, автор грандиозного замысла, кто же тогда режиссер-распорядитель, кто организовал всю эту массовку, разогрел Джавадова, ОПОН, убедил их, дураков, поднять руку на Президента страны?

В Баку Расул знал всех, почти всех; если человек (неважно, кто он, азербайджанец или русский) хоть что-то из себя представлял, Расул постоянно держал его в поле зрения, он ведь политик… — и что же получается, Расул знал всех, но… не всех, так, что ли?..

Дьявольщина, ей богу! В самый последний момент… Гейдар Алиевич разворачивает свой кортеж, мчится на телевидение, где никого нет, вообще никого, только какие-то дежурные, и мгновенно, без шпаргалок, без спичрайтера, даже без дублей, записывает обращение к нации.

Он что, знал, он догадался (была опережающая информация?), что через несколько часов восстанет Гянджа? Он понимал, что этот дурак, Сурет, узнав о волнениях в лагере ОПОНа, сразу вздрючит знакомые полки?

Обращение Президента записано рано утром, но об этом никто ничего не знает; Алиев проходит в президентский аппарат через большой подземный коридор от ближайшей станции метро, хватается за телефоны, вызывает силовых министров, ругается с ними, причем многие «силовики» действительно ведут себя как идиоты…

Вторая половина дня — восстание в Гяндже, Сурет бросает кабинет, объявив охране, что с этой минуты его охраняют только его собственные племянники, садится за руль частного «Ауди» и — исчезает.

Где находится премьер-министр — никто не знает, турецкая разведка информирует посла Азербайджана в Анкаре: Гусейнов бросился в Гянджу и ближе к утру его танки будут в столице…

Ровно в полночь Алиев выходит в эфир с обращением к народам Азербайджана.

Час величия Президента. Час его триумфа!

Будний день. Баку, если холодно, засыпает рано, но Гейдар Алиев уверен: если он, Президент страны, обращается к нации, сосед разбудит соседа, отец и мать поднимут с постели детей, люди развернут автобусы, кинутся в машины, приедут в столицу на телегах, на лошадях, то есть здесь, у президентского аппарата, быстро соберутся сотни тысяч граждан… — почему, почему Гейдар Алиев так уверен в себе и в силе своего слова? Баку — сложный город, ленивый, Алиева что? Все любят, что ли?..

Нет, уверен! Алиев идет напролом и — побеждает.

Сотни тысяч людей, Алиев выходит к толпе, к огромному морю людей.

Он что, знает… что его никто не убьет?..