Книга Псы войны - Роберт Стоун

— Знаешь, какой у него ай-кью? Сто семьдесят! Просто гений.

— Меня это не удивляет, — сказал Конверс.

— Едешь с парнем, приемник играет какую-нибудь классику, и он говорит — это, мол, Моцарт. Это Бетховен. И какой ему с того прок?

— Как же вы познакомились?

— Через Антейла. Он свел нас.

— Антейл — это голова.

— Да просто сукин кот, — сказал Смитти. — Заначил кучу бабла, построил красивый дом, девочки к нему так и шастают. Говорят, система не работает, приятель, — только Антейлу не протрепись, засмеет.

— Он вам платит?

— Думаешь, я здесь за так? За красивые глаза? — Он самодовольно вздернул голову. — После этого дела я запросто устроюсь на службу в агентство.

— Разве у тебя нет судимости?

— Это ни черта не значит. Если Антейл говорит, что возьмут, значит возьмут. Вот было бы здорово.

— Ты мог бы стать вторым Антейлом.

— Ну ты загнул.

— А Данскин? Он тоже хочет служить в агентстве?

Смитти опять оглянулся на кровать и понизил голос:

— Он животное, парень, психопат. Такой тип не может работать с людьми.

Конверс задумчиво кивнул и опять съехал на пол, чтобы поспать. Минуту спустя он услышал тихие шаги Смитти. Открыл глаза и повернулся на бок.

— Я был женат, — сказал Смитти.

— Это правда?

— Хотя надолго меня не хватило. Глупость все это.

— Думаю, сильно зависит от личного состава, — отозвался Конверс.

— Посмотри на себя, — сказал ему Смитти. — Вон как влип.

— Это не типичная ситуация.

— Тебе повезло, что ты с нами, приятель. Мы вернем тебе душевный покой.

Конверс повернулся к нему спиной.

— Я видел твою жену, — сказал Смитти. — Здоровенная.

— Здоровенная? — удивился Конверс. — Она не здоровенная.

— Точно тебе говорю. Я ее видел.

— Ты ошибаешься.

— Может, и так, — согласился Смитти.

Конверс отодвинулся от него. Смитти был совсем близко, и от него разило.

— Моя жена сейчас на Стейтен-Айленде, — сказал он Конверсу. — Втюрилась по уши в типа вдвое старше ее. У него там ресторан.

— Может, — предложил Конверс, — не стоит тебе рассказывать об этом?

— Когда я сидел в тюряге, — не унимался Смитти, — мы вот что делали. Рассказывали друг дружке о своих женах — какие они, чем занимаются.

Конверс сделал вид, что спит.

— Да, рассказывали, какие они. Как именно любят трахаться. Трахались ли с кем-нибудь еще. — Он потряс Конверса за плечо. — Ты в порядке?

— В порядке, — ответил Конверс.

— Некоторые не выдерживали, бесились. С ума сходили.

Его рука соскользнула с плеча Конверса и оказалась у того между бедер. Конверс судорожно перевернулся и оказался лицом к нему:

— Убери руки!

Смитти не был обескуражен.

— Твоя жена трахается с тем типом, сам же знаешь.

— Просто убери от меня руки, — сказал Конверс.

— Убери от него руки, — послышался голос Данскина.

Смитти подскочил, будто его ударили. Данскин сидел на кровати, с глубокой тоской глядя на них.

— Иди ложись, — сказал он Смитти.

Тот быстро встал, приглаживая рукой волосы.

— Ты не был в душе, — сказал Данскин. — Когда собираешься?

— Утром.

— Иди сейчас.

Смитти отправился в ванную принимать душ. Конверс свернулся калачиком у стены, чувствуя, что Данскин наблюдает за ним с кровати.

Спустя несколько минут Смитти вышел из ванной, выключил настольную лампу и забрался в кровать к Данскину. Вскоре, лежа в темноте, Конверс понял, что они ублажают друг друга. Пока они продолжали копошиться, он беззвучно добрался до бутылки бакарди и осторожно поставил ее на пол рядом с собой.

Только страх заставил его подавить позыв к рвоте, когда он сделал слишком большой глоток. Когда Данскин и Смитти затихли, он пополз к раскладушке, которую хозяин отеля поставил для третьего постояльца, забрался на нее и натянул на себя покрывало.

Ему снилась Чармиан.

Наутро они выехали рано и почти до темноты мчали, нигде не останавливаясь. Скоростная автомагистраль шла через пустыню; Данскин и Смитти менялись за рулем и по мере того, как время близилось к вечеру, становились все напряженнее. Они подкреплялись сушеными абрикосами, конфетами и все тем же бакарди. Конверс выдул большую часть рома. В машине ему позволили сидеть без наручников.

Около семи вечера они свернули с магистрали и, держа заходящее солнце с правой стороны, поехали мимо зеленых полей и маленьких фермерских поселков. Впереди вздымались бурые склоны гор.

Конверс проснулся от разговора между Данскином и Смитти.

— Ты говорил ему, что был во Вьетнаме. Я слышал.

— Да, был, — ответил Смитти.

Данскин оглянулся через плечо и увидел, что Конверс не спит.

— Он никогда не был во Вьетнаме. Он нигде не был, кроме Хайт-Эшбери[82]и каталажки.

Смитти обиженно надулся.

— Но когда он начинает трепаться, — сказал Данскин, — то такое рассказывает — не поверишь. Отрезанные уши. Отрезанные яйца. Детишки на штыках. И прочая жуть. — Он повернулся, чтобы улыбнуться Смитти, и смахнул пот со лба. — Но дело в том, что он никогда там не бывал.

— Откуда ты знаешь, что я там не бывал?

— Так он цену себе набивает, понимаешь, о чем я? Встречает девчонку и тут же начинает заливать ей, какой он крутой, какой зверь. «Потом я покосил из пулемета всех младенцев. А потом передушил всех старух. А потом мы подожгли старосту». И так без конца, и знаешь что?..

— Девчонкам это нравится, — сказал Конверс.

Данскин одобрительно засмеялся:

— Сообразительный, черт. Им это нравится. И тем больше нравится, чем ужасней его байки.

— Господи, — сказал Смитти, — ты меня совсем засмущал!

— Потом бац — и разворот на сто восемьдесят. Начинает вкручивать, как пострадал за невыполнение приказов. Генерал говорит: «Смитти, возьми этих монашенок и закопай живьем в дерьме». Смитти отвечает: «Пошел ты, генерал!» Дает генералу в зубы, и его волокут в кутузку. Вот за что, мол, он и сидел.

— Ну, не знаю, — сказал Конверс.