Книга Женщины да Винчи - Анна Берсенева

– Господи, да никто не упал! Те люди опять пришли!

– Какие люди? – насторожилась она.

– Я думаю, те же, что раньше тобой интересовались. Я плохо вижу в глазок, но кто же еще вот так вот, с улицы, может тебя спрашивать?

Вообще-то «те люди» не должны были к ней прийти, потому что «то» было кончено, точка пули была поставлена. Но все-таки Белке стало не по себе.

– Не волнуйся, я уже возле дома, – сказала она. – Ты пока потребуй, чтобы представились. А лучше пусть документы покажут в развернутом виде.

– Он представился, – вздохнула мама. – Но мне его фамилия ни о чем не говорит. И вообще, сказать можно что угодно. Ты лучше не приходи сейчас, Беласька, – предостерегла она. – Он прямо на лестнице стоит.

– Ага, я теперь в метро останусь жить, – хмыкнула Белка. – Как его фамилия?

– Чердынцев Константин Николаевич.

Белка захлебнулась метелью. Она остановилась и хватала воздух ртом. Она впервые в жизни понимала, что можно потерять сознание от обычных слов. Она никогда не верила, что это возможно, но это возможно, и она сейчас упадет.

Но никуда она не упала. А бросилась бежать к дому так, что снежные потоки засвистели вокруг нее как стрелы.

Она вбежала в подъезд, взлетела по лестнице и остановилась перед последним пролетом.

В подъезде было полутемно. Костя стоял, прислонившись к стене, на которой светящейся краской было нарисовано сердце. Это для соседской девчонки нарисовали, для шестиклассницы. Он стоял и смотрел на Белку, и она смотрела на него. Она хотела взбежать дальше вверх, но у нее отнялись ноги. Просто перестали существовать – она их не чувствовала. И это тоже было с нею впервые.

С ней все стало впервые, когда он появился в ее жизни – впервые чувства стали значить так много, что осветили ее жизнь, как фонарь. И другое стало с нею впервые, когда он исчез – волшебный фонарь погас, и все потеряло смысл.

И вот теперь этот смысл вспыхнул, как светящееся сердце на стене, а у Белки не было сил, чтобы к нему подняться.

Костя спустился по лестнице.

– Что ты? – спросил он. – Мама твоя меня испугалась, а ты-то что?

Наверное, вид у нее такой идиотский, что это можно списать только на испуг.

– Я просто… не ожидала тебя… увидеть, – с трудом выговорила она.

– Почему?

– Потому что… Я думала, то все было случайно. Все, что у нас случилось…

– Случайно ничего не бывает.

Его голос звучал спокойно. Это благотворно подействовало на Белку, она смогла взять себя в руки. И ответила тоже почти спокойно:

– Я не философ.

– А я просто дурак.

С этими словами он взял ее за плечи и притянул к себе. Она почувствовала себя точно так же, как в тот вечер, когда он на руках принес ее из сада в дом и сказал, что она не тяжелее трупа. Да, когда она анализировала, что с ней произошло – а она анализировала, вернее, пыталась это делать, хотя и не слишком успешно, – то поняла, что все началось именно тогда. И она не догадалась об этом сразу только потому, что ничего подобного не ожидала. Не знала, дура такая, что все главное, все самое значительное происходит вне ожиданий и выглядит в момент происхождения обыденным, само собой разумеющимся.

Ну, что с нее взять? Пришествия Христа и то вон не заметили. Все ждали от Бога чего-нибудь поинтереснее, чем странный человек с толпой юродивых.

Костя наклонился и коснулся губами Белкиных губ. Не поцеловал, а коснулся только, будто боялся, что она отстранится, отшатнется. Правда, дурак! Она обняла его и поцеловала очень крепко.

Ей все равно, что будет дальше, почему он не приезжал, почему приехал сейчас, – она без него жить не может, и если он ей дан на одну только эту минуту, когда она чувствует его губы, прохладные, как после сгрызенной сосульки, то эту единственную минуту она и будет жить в полную силу.

– Почему ты думаешь, что ты дурак? – спросила Белка, еще не отдышавшись после поцелуя.

– Нельзя было придавать решающее значение стечению обстоятельств. И уж точно незачем было считать его знаком судьбы.

– Какому стечению?

– Когда я выехал из деревни, началась метель. Телефон работать перестал, я стоял в сугробе между деревней и шоссе и думал, дождешься ты меня после всего этого или нет.

Что-то Белка такое читала про метель, которая чему-то помешала… Или ничему не помешала?

– Я не мог сказать Наде по телефону. – Костин голос прозвучал виновато. – Я ничего ей не обещал, но все равно это было бы непорядочно.

– А мне ты мог сказать по телефону?! – воскликнула Белка. – Я же… Я думала, ты к ней вернулся, – шмыгнув носом, пробормотала она.

– Значит, не только я дурак, а мы с тобой оба… недалекие люди. Я не могу без тебя жить, Белка, – сказал он. – Просто бессмысленно жить без тебя.

На площадке над ними открылась дверь, и мама громко произнесла:

– Белла! Может быть, вызвать полицию?

– Пойдем, – сказала Белка, хватая Костю за руку так, как будто он мог вот сейчас, сию секунду, снова раствориться в метели, которая, кажется, и не утихала с тех пор, как разлучила их так глупо. – А как ты меня нашел, кстати?

– После разоблачений Ассанжа это наивный вопрос, – ответил он. – А на тебя и интернет-правдолюбцев никаких не надо, твой адрес есть практически в открытом доступе. Телефон тоже есть, но я не мог сказать тебе все это по телефону.

Глава 8

Шереметьевский странноприимный дом сиял, как путеводная звезда.

Ну, просто подсвечен был красиво.

На окне не было занавески, и Белка видела этот корпус Склифа все время, когда не смотрела на Костю. Конечно, красивый вид из окна, хотя квартиру рядом со Склифом он снял не из-за вида, но все-таки смотреть на его лицо ей нравилось больше, чем на Шереметьевский дом.

Она и узнавала его, и не узнавала, но не потому что отвыкла, а потому что он опять был новый и непонятный. Она даже сказала ему об этом, и он удивился.

– Это ты мне кажешься непонятной, – сказал Костя. – Я растерялся, когда тебя увидел.

– Ну да! – не поверила Белка. – Вот уж каким ты не выглядел, так это растерянным. А почему ты растерялся? – тут же спросила она.

Это интересовало ее живейшим образом.

– Потому что ты оказалась очень какая-то… моя. А я не предполагал, что так может быть. Открываешь калитку, видишь лысую девицу с фингалом под глазом и торчащими ушами и понимаешь, что она твоя и все в ней как будто специально для тебя предназначено. Кто угодно растерялся бы.

– И ничего не лысую, – фыркнула Белка. – А с «ежиком». И уши ничего не торчали.

– Неважно, торчали или нет. Их вообще могло не быть.