Книга Наследие Арконы - Владимир Егоров

Что есть Воля Мага? Каковы его цели? Состоится ли маг вообще, если не убежден в первенстве Высшего или отрицает собственное предназначение? Маг тот — кто всегда противостоит навязанным ему внешним обстоятельствам, если они чужды его принципу собственного развития и совершенствования. За это мага и не любят. Именно за то, что свобода от духовных и светских уз вовсе не делает его бессильным и ничтожным, слабым, одиноким и растерянным. Поэтому он и будет гонимым до тех пор, пока тайная власть кучки убежденных в себе мерзавцев не уступит место власти свободных индивидов, полностью распоряжающихся лишь собственными мозгами и результатом лишь своего труда…»

Так передал Игорю старый волхв — хоть и нет боле старика на Белом Свете, но скупые строчки дедовской тетради хранят об Олеге память.

И снова, и снова он был Ингваром — ругом с таинственного острова. И опять брел он по лесу, разыскивая зачарованную поляну, магический Перекресток Межвременья.

… Миновав высокий ельник, Ингвар раздвинул ветки. Удивленному взору Игоря предстало могучее ветвистое дерево, макушкою упиравшееся в небеса. Под навесом густой листвы беспробудным сном спал его отец.

Витязя знали под именем Святобор. По тем временам он мог уже считаться стариком, ибо давно разменял четвертый десяток лет, грозных лет бесчисленных схваток и битв, беспокойных лет проведенных в тягостных раздумьях и молениях, лучших лет отцовства и воспитания сына. То был не простой воин. То был еще и волхв — Стрибожий избранник. Самый неудержимый клинок на всем южном побережье Варяжского моря. Самый неутомимый из жрецов стремительного бога.

И прилетали две птицы, и садились они на ветку этого дуба, не на вершину, потому макушки им не достать, а на простую веточку, с которой если смотреть, то видать сами Рипейские горы.

И пела вещая Гамаюн, и молчала мудрая Сирин.

И падала вдруг, откуда ни возьмись, наземь третья птица — Стратим. И взлетали в воздух перышки, как вставал пред русичем сам Стрибог, буйных ветров дед и гонитель туч.

* * *

Росту Стрибог был огромного. Головы на две выше волхва. Втрое шире Святобора в плечах. Его шумное дыхание пригибало к земле травы и кусты. Грива нечесаных волос и густая вилообразная борода колыхались под стать растительности.

И отпрянул Святобор, но уже через миг, поборол напрасную оторопь — склонился пред могучим богом.

На ремне через плечо перекинул Стриба яровчатые гусли, за спиною виднелся тугой лук в десять локтей, каких и в Англии и, вообще, на Свете не сыскать, у пояса был колчан со стрелами.

— Славен будь, Неудержимый!

— Здравствуй и ты, верный Святобор! — был ответ человеку.

— Аль не скажешь, Неистовый, где искать мне ныне врагов моих да обидчиков.

— Была бы воля, а враг всегда найдется, — усмехнулся Стрибог, и от его трубного голоса вновь закачались макушки вековых деревьев. — Вы за этим что ли вызывали меня, хвостатые вещуньи?

— Сам такой! — раздалось в ответ.

Видел Святобор, как грозный бог стрелу вынимал, да не заметил, как на тетиву накладывал — птицы оказались проворнее и исчезли с глаз, избежав возмездия. Знали не понаслышке, каков Стриба в гневе.

— Помоги! Сделай милость! Уж отмщу я сполна за смерть сына, за смерть друзей! За позор златокудрого кумира Арконы!

— Ох, беда с этими говоруньями. Спал бы я себе, да почивал в хоромах северных, так нет же. Разбудили, растревожили. Ну, да ладно. Помогу я, Святобор, твоей кручине. Ты возьми-ка, богатырь, этот чудесный лук. Да попробуй-ка согнуть его…

Мой черный лук — не чета оружию сребролукого Свентовита. Наверное, когда-то и он посылал живительные золотые лучи! Но с тех пор, как светозарный дал его на время неразумному Эвриту, а Тарх этот лук отобрал и напоил стрелы ядом одной гадины — с тех пор лук несет лишь смерть, окажись он в руках смертного…Тарх подарил его другу Фильке, тому, что убил князя Бориса под Троей. И погибло бы еще много славных богатырей, кабы не отобрал я у людей опасную забаву.

Принял Святобор волшебное оружие, и вмиг оно стало ему впору, уменьшившись в размерах. Но даже теперь лук был шести локтей и с превеликим трудом согнул его богатырь, натянув тетиву. Словно струну на гуслях, осторожно тронул ее смертный — зазвенела тугая тетива, взяв мрачные низкие ноты.

— Аж дух захватывает! — завороженно вымолвил человек.

— Нет спасения от его призрачных далекоразящих стрел, нет им преград. Лук мой не знает промаха! — сказал суровый бог. — Владей им, Святобор, пока не сгинет твой злейший враг. Но большего ты не проси. На то она — Явь — вам, смертным, и дана… Теперь, закрой глаза! Но лишь откроешь их — узришь ты путников, и, следуя за ними, найдешь успокоение терзаниям своим.

— Благодарю, Всеотец… — начал было Святобор, но властный взгляд заставил его поберечь все слова на потом, когда выпадет либо срок, либо случай.

И он почувствовал всей кожей, всей своей непрочной сущностью, как бурный, стремительный порыв ветра поднял тело над землей, как неукротимым ураганом понес куда-то ввысь, превратив лицо в колыхающийся студень.

* * *

Когда любопытство взяло верх, и волхв приоткрыл глаз, потом открыл и второй — он стоял на выжженном солнцем поле, крепко сжимая в кулаке кибит лука за верхний из рогов. У ног он увидел вечно полный стрелами колчан Стрибога и сафьяновый налуч, сложенный поверх него, а также пару своих мечей.

Стрелы ж были самыми разными, кипарисовыми, березовыми, тростниковыми, кленовыми или тисовыми. Но как он вскоре убедился, хозяин лука всегда доставал из тула именно ту из них, что была необходима, можно кайдалик с плоским железком или обыкновенную севергу, а хочешь — длинную дардес-стрелу или барбилон с зубчатым наконечником. В кармане на боковой стороне колчана хранилась крепкая круглая тетива, и как потом оказалось, она не знала сносу.

Лишь только он разобрался со снаряжением и выбрался на более-менее заметную дорогу, ведущую через поле, как невдалеке замаячили две фигуры. Святобор ускорил шаг и вскоре догнал странную парочку — это были мертвецки пьяный франк и его более трезвый слуга.

Веселый рыцарь горланил незатейливую песенку, а его попутчик, и главным образом лошадь простолюдина, изнывали под тяжестью доспехов их тучного хозяина. Несмотря на это балладу изредка прерывали едкие замечания на ломаном французском:

Во славу милых сердцу дам в поход собрался наш Бертрам.

И если б не один порок, сам черт сравниться б с ним не мог.

— Ведь, пил безбожно сэр Бертрам, как не советуем мы вам!

— Ио-го-го! Иого-го! — откликнулась лошадь слуги.

— Молчит, дурак! Тебе ли судить благородного сира!

— Я что? Я ничего, хозяин! Это моя кобыла…

— Тогда замолкните… замолчите… А, какая разница! Оба… Вдвоем… Тишина!

Раз едет лесом на коне… И видит замок на горе…