Книга Третья стихия - Мария Симонова

«Засек все-таки мою мысль?» — ехидно телепатировал Карригану Михаил. Тот упорно не реагировал на его шпильки, как хороший хозяин игнорирует хамское поведение гостей. Он продолжал свою политинформацию:

— Вы можете пожелать еще чего-нибудь — кино, музыка, личный бассейн — все, что в возможностях корабля, он вам предоставит, если это не противоречит вашей безопасности и моим приказам. Можете также ходить друг к другу в гости. — Закончив краткий инструктаж по пользованию золотой рыбкой, в чреве которой они, оказывается, поселились, он опять обратился к Илли: — Когда созреешь для решения, явишься сюда, сядешь в любое кресло и скажешь вслух: «Я готова». Мы все тебя услышим. — Он учтиво склонил голову, после чего развернулся на сто восемьдесят градусов и замер, отдавшись созерцанию окрестностей древней дороги, давая обществу понять всем своим видом, что первое собрание космического жилтоварищества закрыто.

Михаил поднялся из кресла, повинуясь старой привычке, вернее сказать — неосознанному древнему рефлексу, шепнувшему из подсознания: прежде, чем куда-то пойти, необходимо сначала встать на ноги. Одновременно с ним воздвиглось практически все собрание, за исключением председателя: мощеная все-таки сила — эти первобытные рефлексы!

— Да, кстати! — произнес вдруг Карриган, не оборачиваясь и ни к кому персонально не обращаясь, но Михаил-то понял, в чей огород летит камушек: — Должен вас предупредить, что любые попытки вторгнуться в управляющие системы корабля с целью, как вы это называете, перепрограммировать или что-либо подобное, будут наказаны немедленно и жестоко.

— Это как же понимать? — вскинулся Петр. — Что мы здесь вроде пленников?

— Вас сюда не под конвоем заводили. И выйти отсюда вы можете в любую удобную для вас минуту.

Засим они и отбыли.

«Апартаменты», куда Михаила перенесло буквально со скоростью мысли, поразили его в первую очередь своим сходством с каютой недоброй памяти имперского катера, где он томился с Попрыгунчиком и Бельмондом не далее как вчера. Словом — сплошные голые стены, испускающие дневной свет и не радующие глаз ни единой дверью. «А где же обещанные санитарные удобства?» — возмутился разочарованный в лучших чувствах Михаил. И моментально очутился в тесной комнатке наедине с желаемым. «Тесно-то как», — явилась ворчливая мысль, и стены комнатки тут же раздвинулись, то же самое проделал и потолок. Они с писсуаром остались стоять, как два бледных тополя, в центре помещения размером примерно с небольшой спортивный зал.

«Стены-иллюзоры», — решил Михаил, не раз уже бывавший в такого рода помещениях, способных воспроизвести вокруг посетителя самую его смелую пространственную фантазию. И, не подумав о возможных последствиях, пожелал на пробу:

«Хочу бассейн!»

Желаемое тут же возникло рядом, в двух шагах от него. Только шагнув к бассейну и убедившись, что и сам он, и вода в нем настоящие, Михаил оценил по достоинству способность корабля к самостоятельному логическому мышлению: затребованный сгоряча бассейн вполне мог образоваться не возле Михаила, а прямо вокруг него.

Как корабль производит расширение отдельного жизненного пространства внутри себя, не стесняя при этом прочих своих помещений, Михаил так и не понял, что, впрочем, не помешало ему воспользоваться удобствами, бассейном, а потом затребовать себе еще и душ. Пожелав побриться после душа, он встретился впервые за последние дни лицом к лицу со своим отражением. Тут только он понял, на что намекал намедни Попрыгунчик своим загадочным «ха-ха»: под правым глазом цвел, наподобие пиона, радужный бланш — единственный след, оставленный в этом мире надзирателем Витяем.

Набравшись некоторого опыта общения с «золотой рыбкой», Михаил вернулся в свои пустынные апартаменты и тут же их обставил — на скорую руку и довольно простенько: кровать, стул и стол. Причем последний появился уже накрытым, хотя сам Михаил не догадался сразу заказать обед.

Чисто визуально обед приглянулся ему сразу — были тут и горячие блюда, и закуски, и вино, и даже давно желанные «грыбы». Но прежде чем ознакомиться с данным натюрмортом поближе, у Михаила хватило выдержки неподвижно посидеть за столом в попытке вообразить какой-нибудь экзотический пейзаж себе для интерьера. Однако мысли категорически отказывались заниматься пейзажами, поскольку приступили уже вплотную к трапезе, и ему пришлось ограничиться жалким пожеланием «чего-нибудь красивого».

Последствия не заставили себя долго ждать и оказались грандиозными: Михаил вместе со столом очутился внезапно на ровной каменной площадке, представлявшей собой плоскую горную вершину. Вокруг громоздились другие горные вершины, покрытые, как и полагается, ледниками и вечными снегами, а заходящее солнце обращало эти слежавшиеся снега и ледники в застывшие симфонии красок неповторимой красоты и нежности. Михаил не сомневался в иллюзорности окружающего пейзажа, хотя с его возникновением воздух чуть похолодел и вроде бы даже стал разреженным. И вообще все вокруг — горы, снега и клонящееся к закату солнце — выглядело настолько реальным, что подходить к краю пропасти и прыгать вниз для проверки он точно не рискнул бы. Кстати, на том же плато, где Михаил сидел за своим обеденным столом, пребывала и совершенно неуместная односпальная кровать, вполне, впрочем, косящая своею девственной белизной под колоритный высокогорный сугроб. Так что панорамы она не портила.

Полюбовавшись видом, он с аппетитом приступил к обеду, хотя место располагало скорее к возвышенным раздумьям, чем к прозаическому принятию пищи. Обед, к слову, оказался выше всяких похвал. Расправившись с ним довольно быстро, Михаил ликвидировал стол с грязной посудой, соорудил под собой вместо стула удобное кресло и, ощущая себя каким-то Али-Бабой, откупорившим бутылку (или лампу?) с услужливым джинном, пожелал посмотреть, какие еще имеются в его распоряжении виды. Видов оказалось несметное количество, на все случаи жизни и на любое настроение — от безысходной депрессии до состояния романтических грез.

Его вовсе не тяготило одиночество. Исчезло желание размышлять о таинственной связи между вселенскими политическими катаклизмами и своей скромной судьбой. Одиночество оказалось необходимо ему само по себе, как данность, словно старый проверенный друг, способный успокоить мятущуюся душу, ободрить и поддержать без слов, просто самим фактом своего наличия.

Налюбовавшись вволю на пейзажи, Михаил вернул стенам их первоначальный вид, после чего разделся, перебрался на кровать и приказал свету погаснуть. Совсем. В результате его объял такой кромешный мрак, что вполне можно было спать, не закрывая глаз, потому что разницы не было никакой. Неожиданно это беспросветье вспыхнуло мириадами звезд, но лишь спустя мгновение Михаил догадался, что звезды во тьме зажглись только потому, что он этого хотел. Так, под звездами, он и уснул.

Спать ему пришлось, судя по собственным ощущениям, не слишком-то долго. И проснулся он не по собственному желанию, а был разбужен самым древним в этом мире способом: его обнимала женщина, лежащая в его постели, и обнимала не как-нибудь абстрактно, а со вполне конкретными намерениями. Как помнится, женщин на корабле было две, и не надо было зажигать свет, чтобы понять, которая из них к нему явилась. Тем паче, что вела она себя, как весенняя кошка, забравшаяся в логово к самцу.