Книга Заклинатель джиннов - Михаил Ахманов

– Интилихенты! Мыслители хреновы! В каменоломни вас да в рудники, чтоб не баламутили державу! Вот это будет по-нашему!

– По-нашему тоже, – откликнулся я и направил стопы в зал благородных эллинов.

Нет, конечно кое в чем этот нильский падекатр был, пожалуй, прав, и отрицать очевидное – глупость. Точно такая же, как одолжиться у Катерины, имея под рукой персонального Хоттабыча… Но мелкое и личное должно уступать задачам первого ряда, и это безусловный постулат. Его диктует не величие моей души, не широта ума и сердца, а лишь разумный эгоизм, так как все мы в этом мире повязаны одной веревочкой. Скажем, женюсь я на Захре, и будем мы жить-поживать в северной русской столице, пока не взорвут наш блочный дворец чеченские боевики… Или поселимся в Нью-Йорке, пойдем прогуляться по Бродвею, и нас протаранят «боингом», как небоскребы торгового центра… Или возляжем под чинарой багдадского ранчо, чтобы отведать персиков и груш, а нас накроет залпом авианосец «Китти Хок»… Ну не нас, так наших деток или внуков! И никто за них не заступится, кроме меня, ни Будда, ни Аллах, ни Иегова… Как известно, god is always on the side of the big battalions[36].

В общем, мелкие цели мне не годились, и я продолжал размышлять о глобальном под статуями греческих богов, пока не сподобился мысли умеренной и разумной. Была же она такова: Джинну не надо вести ансамбль теплых сгустков к сияющим вершинам счастья, а следует дать им шанс для достижения этих вершин самостоятельным путем. Некое дополнительное преимущество, чтобы дорога была поровней и без засад, чреватых кровавыми схватками с разбойным людом… То есть речь шла о косвенном влиянии, мощном и эффективном, но скрытном, о какой-то идее, модели или проекте, который можно пустить в оборот, таком проекте, чтобы его полезность не вызывала сомнений, а реализация была посильна даже Монголии и Уругваю. Может быть, об источнике чистой энергии, экологическом топливе или хлебе из солнечных лучей… Но, по зрелом размышлении, я отказался от таких благодеяний. Гипотетическое преимущество должно стимулировать экономику и быть безопасным, совершенно неприменимым для военных целей, тогда как энергия, топливо и хлеб – кровь войны. Преподнеси подобные подарки, и что получится? Демографический взрыв и резня за каждый метр территории, где можно поставить кровать и наплодить десяток потомков…

Довольный своей предусмотрительностью, я отправился домой и, стоя перед дверью (филенка все еще была на месте), вспомнил об эклерах, наполеонах и буше. К счастью, до универсама, где водилась эта дичь, было два шага; я развернулся, пересек улицу и закупил провиант, включая сосиски и белладоннину рыбку.

В половине седьмого раздался звонок.

– Кто там?

– Крокодил Гена с Чебурашкой.

– Я открыл дверь – там стоял Симагин. Бодрый, энергичный и в полном одиночестве.

– А где же Чебурашка?

Алик замялся.

– Где-то тут. Прячется, скромняга… Стесняется. – Он вытащил шкалик из кармана, повертел у меня под носом, затем, пыхтя и отдуваясь, начал стаскивать пальто.

Мы прошли в гостиную, выпили по рюмке, затем мой друг плюхнулся в кресло, поднял глаза к потолку и сообщил:

– Буду копать твоих гарантов. Что-нибудь да откопаю.

Это было серьезное заявление, так как мелочовкой, всякими киосками да кафешками, Симагин не занимался. Его излюбленным амплуа являлись стремительные налеты и крупные операции вроде той, что проводили позапрошлым летом под кодовым названием «Ураган». Тогда ураганный удар налоговой полиции обрушился на хлебопекарные и макаронные фабрики, и врезали им так, что часть персонала переселилась на кладбище. В прямом, не в переносном смысле – скажем, «макаронников» накрыли в том момент, когда директор и главбух трудились над платежными ведомостями, изображая подписи трех десятков «мертвых душ».

Алик выпил еще рюмку и уставился на меня.

– Итак, гражданин Невлюдов, что вы имеете сообщить по поводу своей трудовой деятельности? Какие программки вы составляли для ха-рэ-эм «Гарантия»? Двойного бухгалтерского учета? С дырой, куда сливают черный нал? С отстойником для ценных материалов, бронзы, мрамора и палисандра? Следствие желает услышать подробности.

– Ну… – начал я, но Алик тут же треснул кулаком по колену, выпучил глаза и рявкнул:

– Молчать! Колись, падла! Только чистосердечное признание может смягчить твою участь!

– Никаких признаний без адвоката, – сказал я. – И зачитайте мне, инспектор, закон о правах подследственных.

Алик ухмыльнулся и забубнил:

– Все, чего ты тут наболтаешь, будет поставлено тебе в вину, по каковой причине ты имеешь право молчать, но если ты им воспользуешься, зонтик с ручкой, я переломаю тебе кости, вырву печень и сожру ее на глазах у твоего сраного адвоката.

Я вздохнул.

– Тогда признаюсь. Дело, видишь ли, валютное, хлебное…

Внимая моей истории о машинке-разбраковщике, Симагин мечтательно закатывал глаза, хмыкал, чмокал и испускал другие поощрительные звуки. Наверное, дело и правда было хлебное, и он уже прикидывал, как начнет раскручивать сидельца Пыжа вкупе с ассирийцем Ичкеровым и склизким хмырем Альбертом Салудо. Как возьмет их за галстук, перекроет кислород, покажет, как крутить динаму, и сделает гуляш по почкам… Разумеется, фигурально, в том же смысле, в каком Салудо любопытствовал насчет моей тети.

Дослушав до конца, Алик потянулся, хрустнул суставами и произнес:

– Интересно, а есть ли у них лицензия на этакие игрушки? Ну ничего, выясним… С Калиденко Михал Георгичем я договорился. Сперва схожу к твоим хрумкам один, поразнюхаю, что там да как. Потом устрою им ревизию. Внезапную!

Надо знать, что такое ревизия по-симагински. Взвод парней в черных масках, бронежилетах и с автоматами; дым столбом, топот, грохот, рев: на пол!… не двигаться!… руки прочь от сейфов!… Представив эту сладостную картину, я робко предложил:

– А зачем тебе к ним таскаться в грустном одиночестве? Может, сразу и ревизию устроишь?

Симагин снисходительно похлопал меня по плечу.

– Промочи горло, доходяга, успокойся и не учи ученого. Я знаю, как хмырей на вшивость проверять!

Я пригубил, Алик опрокинул, затем пошевелил пальцами, будто касаясь клавиш фортепиано, и с шумом втянул воздух.

– Чаю? – спросил я. – С пирожными?

– Нет, гитару. Буду петь. Раз ты во всем сознался, не нужно лишних слов.

В его могучих руках гитара казалась совсем небольшой. Он подмигнул мне, склонил голову, бережно коснулся струн. Они вскрикнули, застонали, словно семь женщин, истосковавшихся по ласке. Сам я не играю и никогда не видел, чтобы играл отец. Может быть, в молодости… А может, и не его эта гитара, а память о друге, которого он не хотел забывать? Теперь не спросишь, не узнаешь… Голос Алика звенел, и звуки, рассекая тишину, уносились куда-то стаей встревоженных птиц.