Книга t - Виктор Пелевин

— Подождите, — воскликнул Т., — но ведь я не Толстой! Я граф Т.! Я к этому Толстому вообще никакого отношения не имею, сами говорили!

— А для чего мы, по-вашему, реалиста наняли? Разрулим вопрос, не беспокойтесь. Всех котят зачистим до блеска. Программа теперь такая — сначала бесплодные метания, а потом нераскаянная смерть и мытарства невоцерковленной души. Они нам даже скан иконы прислали, называется «Лев Толстой в аду». Нужен, говорят, литературный аналог.

— И что же, — прошептал Т., — вы теперь будете переделывать…

— А переделывать ничего не надо. Всё готово, только немножко ретроспективу подправим. Пантелеймон наши наработки одобрил. Особенно его кот развеселил, которому молятся. И Петербург Достоевского с высасыванием душ тоже подошёл. Так что весь этот блок остаётся.

— Вы шутите?

— Да какое шучу, батенька. Сами же говорили, на ад похоже. Вот и им понравилось. Только они велели этот разнородный материал объединить в один нормальный чёткий сюжет. А то, говорят, всё рыхлое, провисает. Непонятно, как одно связано с другим. Это мы обещали доработать — прямо с сегодняшнего дня самого Овнюка посадим, он мигом все концы подтянет… Что вы так морщитесь, вам неинтересно?

— Отчего же, весьма, — сказал Т.

— Ещё они две позиции просили проработать. Во-первых, Достоевского вознести — он, говорят, заслужил. Мы под это ещё денег захотели, а они ни в какую. Тогда договорились, что по бюджетному варианту сделаем, в одном абзаце. Да вы уже видели. А вот по второй позиции даже денег обещали дать, потому что тема для них важная.

— Меня коснётся? — спросил Т.

— В некотором роде да — косвенно. Они просили на тибетский буддизм наехать.

— Зачем?

— Пантелеймон жалуется, что тибетские ламы зачастили — то из Нью-Йорка, то из Лондона, целыми «Боингами». Так себя ведут, словно на пустыре палатку открыли. Будто никто тут до них бизнес не вёл.

— А я при чём?

— Пантелеймон высказал идею, что надо художественно отобразить всю тщету восточных сатанических культов. Сначала вывести какого-нибудь прозревшего ламу, а потом, когда вы уже на том свете будете, показать ихнее бардо как наши православные воздушные мытарства. Только без ангелов и надежды на спасение.

— Изобретательный, — пробормотал Т.

— А то. Не дурак. Он, кстати, за это время защититься успел, представляете? Теперь доктор теологических наук.

— Доктор чего?

— Их к учёным приравняли, — хохотнул Ариэль. — Они теперь научные степени могут получать, как раньше физики или математики. Пантелеймон уже диссертацию залудил, сразу докторскую — «Святое причастие как источник полного спектра здоровых протеинов». Писал не сам, конечно — нанял аспиранта из пищевого и двух пацанов из фонда эффективной философии. Иначе за месяц не успел бы.

— А кому с ламами бороться поручат? Опять вам?

— Не, — сказал Ариэль, — я не потяну. Метафизика нашего посадим. С ним уже дополнительный договор подписали.

Т. молча покачал головой.

— И вот под такой проект, — продолжал Ариэль, — они готовы дать нормальные бабки. Не напрямую, конечно, а через один банчок. Пантелеймон тридцать процентов назад хочет, но они столько дают, что и после отката всё пучком: отдаём кредит, выплачиваем остатки по контрактам и выходим в зелёный плюс. И, главное, какая схема красивая, только подумайте — раньше наброски романа переносили в иронический шутер, а теперь наброски иронического шутера переносим обратно в роман, всё перемешиваем и впариваем тому самому архимандриту Пантелеймону, из-за которого у меня синяк под глазом. Прямо молодым камикадзе себя чувствуешь, хе-хе…

— Ками… кем?

— Это японизм, батенька. У него два значения — лётчик, погибший при атаке на большой корабль, или министр, укравший миллиард во время реформы. Я, естественно, в позитивном смысле.

Т. мрачно усмехнулся.

— Что же во всём этом позитивного?

— Как что. Все в выигрыше — мы контракт закрываем, Армен Вагитович кредит возвращает, Пантелеймон… Кстати, смешную историю забыл рассказать. Пантелеймон этот, когда объяснял, как с ламаизмом бороться, вспоминал одного армяна из тантристов, с которым в стройбате служил. Этому армяну прапорщик-чурка каждое утро говорил на разводе: «йа ибал твой папа, твой мама и твой лама…»

— А я? — перебил Т. — Вы говорите, все в выигрыше, а я?

Ариэль развёл руками, и Т. вдруг заметил, что и руки, и сам Ариэль стали прозрачными: сквозь них теперь просвечивало выходящее на Фонтанку окно.

— Сами понимать должны, — сказал Ариэль. — Чем смогу, постараюсь помочь. Только ситуация у нас объективно весьма сложная, и на каком-то этапе придётся…

Он провёл себя двумя пальцами по шее и, элегантно продолжив движение руки, поднёс к призрачным глазам такие же призрачные часы.

— Но на этот раз никакой серой пустоты, обещаю. Всё будет наполнено до краёв. Как говорят в Тибете и Голливуде, смерть — это только начало, хе-хе… А сейчас, граф, мне пора. Я в ближайшее время занят — побои, заявление в суд, потом в Хургаду поеду на две недели. Так что вряд ли мы с вами скоро встретимся за коньячком. Не скучайте.

— Что будет дальше? — спросил Т.

— Сначала Гриша сюжетец подтянет, чтоб смысловых лакун не было. А как вернусь, посмотрим. Постараюсь безболезненно.

— Постойте, — сказал Т., — я не об этом. Что теперь будет? Вы специально этот пустой дом создали, чтобы со мной поговорить?

— Нет, — ответил Ариэль, — так было бы слишком расточительно. Дом пустой потому, что его хозяин, господин Олсуфьев, ждёт сегодня в гости известную вам Аксинью. В такие дни он с вечера отпускает всю прислугу.

— А где тогда сам Олсуфьев?

— Вчера он задержался на службе по случаю дня рождения Государя, — сказал Ариэль. — Но в настоящую минуту он уже вышел из коляски и подходит к подъезду.

От демиурга к этому времени остался только прозрачный контур — словно он был сделан из хрусталя. Т. скорее догадался, чем увидел, что Ариэль улыбается, а потом исчез и этот контур.

Откуда-то издалека долетел тихий смешок, и у Т. мелькнула неприятная мысль, что Ариэль всё это время находился совсем не там, где он его видел. Но думать было уже некогда — внизу хлопнула входная дверь.

XXI

Т. подошёл к коллекции оружия на стене, снял с крючков двустволку и открыл её. Гильзы равнодушно глянули на него холодными латунными глазами. Закрыв ружьё, Т. подошёл к входной двери и встал сбоку — так, чтобы не достала пущенная сквозь филёнку пуля.

«Интересно, — подумал он отстранено, — а могу я умереть по своему желанию? Встать под пулю и разрушить планы Ариэля? И почему я этого до сих пор не сделал? Наверно, потому не сделал, что какая-то моя часть считает Ариэля бредовым видением, кошмаром наяву, вызванным душевной болезнью. И это, наверно, и есть моя здоровая часть — та, благодаря которой я всё ещё жив…»