Книга Башни земли Ад - Владимир Свержин

— Самонадеянный глупец! — ужаснулся Мануил.

— Это правда, — кивнул Галаади. — Сейчас Тамерлан в ярости. Ему и прежде случалось проигрывать, но такого разгрома он еще не знал. Тем более гибель сына… Он подозревает предательство. Как иначе хан и его союзники могли узнать, что Тамерлан велит своему войску идти таким непростым путем?

— Ему не откажешь в прозорливости. Хотя, насколько мне известно, и Тохтамыш, и Витовт также не новички на ратной стезе. Пусть они и проиграли битву при Ворскле, но ведь не зря говорится: битье учит.

— Может, и так, — согласился дервиш, — но Тамерлану не терпится отыскать виновного здесь. Он в неистовстве и ищет жертву. Больше всего в роли жертвы он хотел бы видеть тебя, государь.

— Меня? — неподдельно удивился василевс.

— Конечно. Всякому ясно, как тяготит тебя союз с Тамерланом. А после злосчастного случая в Смирне… К тому же русы — ваши единоверцы. — Хасан Галаади на мгновение замолчал. — Да и кому лучше тебя известны пути, по которым легионы империи ходили в походы на диких горцев Кавказа?

— Но я там никогда не был!

— Тимуру нет до этого дела. Ему нужен виновный. И это не может быть кто-либо из его приближенных или какой-то незаметный писарь, скопировавший и переславший через русских купцов распоряжение Великого амира. Это должен быть такой виновник, чтобы все ужаснулись.

— То есть я, — окончательно мрачнея, предположил василевс.

— Увы. То, чего Тамерлан не смог сделать руками фанатика-убийцы, он готов доверить палачу. Твоя смерть послужит достойным назиданием будущему василевсу.

— Значит, я должен бежать?

— Если тебе это удастся и ты сможешь добраться до христианских земель, тебя ждет не менее печальная участь. Вряд ли христианские владыки простят неотомщенную смерть рыцарей, сдавшихся на твое слово чести.

— Да, это правда, — понурил голову василевс.

— Но даже если кто-то из властителей пожелает держать тебя при себе, все, на что ты можешь рассчитывать, — участь нищего приживалы, кормящегося от щедрот с чужого стола.

Лицо Мануила стало суровым.

— И снова правда. Прости, благородный Хасан Галаади. Это была минутная слабость. Я опечален, что ты стал ее свидетелем, и благодарю Господа, что никто иной не видел ее. Блаженной памяти императрица Феодора говорила: «Порфира — отличный саван». Я должен остаться и дать бой.

— Это слова императора. Великого императора. Увы, рожденного в несчастное для страны время.

— У меня есть два пути. Выступить в открытой схватке и пасть, как надлежит воину. Если же Тамерлан не намерен умертвить меня немедленно, а желает устроить спектакль с моим разоблачением, осуждением и казнью — есть шанс, а там — будь что будет.

Он хочет выступить в поход на Венецию. Я помогу ему в этом. И пусть проливы между островами Эгейского моря станут для него тем же, чем для его сына ущелья Кавказских гор.

Он не верит мне. Тем лучше. Я предложу ему план морского похода на Венецию. Этот план вынашивали лучшие стратеги империи не один десяток лет, да все не было сил его осуществить. Но раз Тамерлан считает меня изменником, он его непременно отвергнет и начнет придумывать свой вариант похода. Вряд ли ему удастся изобрести нечто такое, до чего прежде не додумались ромейские стратеги.

— Тамерлан — великий полководец, — с сомнением покачал головой Хасан.

— Но у него нет опыта наварха. Он не знает мест, где придется воевать. На море невозможно использовать его победоносные тумены.

— А если он вдруг поверит и примет твой план?

— Вряд ли. — Пальцы императора впились в золотую фибулу плаща. — В любом случае необходимо связаться с венецианцами, и дай Бог, чтобы они нам поверили.

Французский граф с английским переглядывались через стол, молча внимая словам хлебосольного посланца Витовта.

— Вот, отведайте жареные морские гребешки, — заботливо увещевал тот. — Они, конечно, значительно меньше, чем из открытого моря, но, поверьте мне, гребешки из залива куда приятнее на вкус. Если вы хотите настоящее сладкое мясо, вам нужны только гребешки из залива. Я бы рекомендовал к нему эльзасское вино. «Сенсер», пожалуй, чересчур аскетичен. Можно попробовать «Марсель дес Энгельгартен». Кислинка в нем замечательно оттенит вкус морских гребешков.

— Эх, жаль, что тебя сейчас не может слышать наш самый кардинальный из всех кардиналов, — проговорил Лис, пытаясь сдержать обильное слюноотделение.

— Ничего, — утешил Камдил, — зато Мишель его может слышать.

— …Так что, клянусь динариями, которые некогда посеял святой Матео, мы с честью обратим нашу жатву на пользу христианскому делу.

— Золото и серебро все прибывает и прибывает. Кажется, сам герцог Бургундский не подозревал, что у его подданных на черный день припасено столько монет. Да не оскудеет сума святого Франциска.

— О каком черном дне ты говоришь? Это самый праздничный день для всех истинно верующих. Ведь, по сути, что может быть надежнее, чем вклад в святое дело? Я уже написал своему казначею, Джованни из Флоренции.

— Джованни де Бичи — де Медичи? — уточнил Вальдар.

— Он самый. Вы что же, знакомы?

— Наслышан.

— Готов побиться об заклад, во всей Европе не найдется лучшего мастера сделать из одной монеты две, а то и три. И что уж совсем большая редкость среди людей его профессии, он честен, как последняя исповедь. Зачем этим добрым христианам, несущим свои лепты на алтарь столь великого и святого дела, оставаться без денег? Они смело могут рассчитываться теми платежными документами, которые мы готовы будем им предоставить. Ведь бумага куда легче, чем золото, ее проще спрятать в дороге, да и к тому же никто из непосвященных не знает, и никогда не решится проверить, сколько на самом деле дукатов и флоринов в апостольском банке. И уж подавно, никто не скажет, сколько денег там будет после того, как мы засеем монетами поля во владениях пресвитера Иоанна. И значит, мы сможем выпустить столько платежных бумаг, сколько потребуется, чтобы оплатить все наши военные расходы.

— А если нам не удастся достигнуть благодатных полей? — поинтересовался Камдил.

— Какая разница, дьяволово копыто, если не удастся, значит, на то Господня воля. Если кто-то недоволен, сможет поинтересоваться судьбою вложенных цехинов в день Страшного суда. Я же могу сказать одно: мы делаем богоугодное дело, и Всевышний не оставит нас милостью своей.

— Согласен, — улыбнулся Вальдар. — Тогда вот еще, раз уж ваше высокопреосвященство отправляет эстафету во Флоренцию и Рим, было бы замечательно поручить мсье Джованни нанять некоего молодого кондотьера, Джиакомо Аттандело, по прозвищу Муцио Сфорца, а заодно и всех его братьев.

— Вы полагаете, он может быть полезен? У нас есть много куда более известных — Гаттамелато или тот же Хокквуд.