Книга Нисхождение - Патриция Хайсмит

Неожиданно Ингхэм проснулся в полной темноте. Ему показалось, что он услышал за входной дверью какой-то звук, однако, прислушавшись, ничего не уловил. Ингхэм зажег спичку и посмотрел на часы. Четыре семнадцать. Он снова лег, встревоженный и напряженный. Как сильно любит его Ина? Не будет ли это выглядеть свинством с его стороны, если он сейчас решится порвать с ней отношения? Но он никак не мог позабыть о Джоне Кастлвуде, возникшем на сцене после его отъезда, хотя само собой разумелось, что он и Ина вскоре поженятся. Сегодня он все же спросил Ину о Джоне, когда остался у нее в номере. Он спросил, насколько серьезным было ее чувство к нему. Однако единственное, чего он добился от нее, так это то, что им лучше обойтись без таких разговоров. Джон Кастлвуд любил ее без ума, и, возможно, это было правдой. Однако сейчас ответ Ины показался ему слишком уклончивым. Его мысли перескочили с этой проблемы, и он стал размышлять над той ненормальной ситуацией, в которой он здесь оказался, удивляясь, как же все это получилось. Сначала предложение Кастлвуда. Потом НОЖ с его невероятными трансляциями, за которые ему платят деньги! Как-то случайно Ингхэм заметил в мусорном ведре Адамса конверт со швейцарской маркой. НОЖ говорил, что деньги пересылаются через Швейцарию. Обратный адрес банка не выдавал никаких намеков на личность посылавшего. А вдруг, осенило Ингхэма, НОЖ все это выдумал, выдумал встречу с русским, который оплачивает ему подобного рода услуги? А может, он просто обманывал сам себя, заставляя считать, что собственные дивиденды, возможно поступающие к нему из Швейцарии, являются платой за его передачи? Что здесь правда, а что вымысел? Долгое пребывание Ингхэма в Тунисе стерло грань между этими понятиями. Эта неопределенность и смещение понятий усугублялись еще и появлением Ины. Ингхэму стало казаться, что им не стоит вступать в брак, и эти сомнения были для него равносильны признанию, что он не слишком любит Ину, и, возможно, она не слишком любит его, и что, возможно, Ина не «совсем та», и что, возможно, «та самая» для него просто не существует. И не обязан ли он этими сомнениями поразительной способности Туниса искажать все и вся, словно кривое зеркало или линза, неузнаваемо изменяющая образ, или он все же в этом твердо уверен? Ингхэм закурил сигарету.

И еще Иенсен. У Иенсена твердый характер, свое прошлое, которое Ингхэму не известно и которое он никогда до конца не узнает. Но он знал его вполне достаточно, чтобы полюбить. Ингхэму вспомнился один вечер, когда он зашел в кафе под названием «Лез Аркад» и едва не привел с собой домой молодого араба. Парень подсел к нему за столик, и Ингхэм угостил его пивом. В тот вечер он чувствовал себя крайне одиноким и сексуально возбужденным одновременно, и единственное, что заставило его удержаться, было то, что он понятия не имел, что делать в постели с мальчиком, и ему не хотелось оказаться в глупом положении. (Едва ли это можно было считать моральной причиной для воздержания.) Ингхэма окружало целое море арабов, до сих пор остававшихся для него загадкой, за исключением разве что Мокты и приветливого Мелика, добродушного человека с открытой душой.

Ингхэм отдавал себе отчет, что должен прийти к определенному решению и сообщить его Ине до ее отъезда в Париж, куда она собиралась дней через пять, если не раньше. Не явится ли разрыв с Иной глупостью с его стороны? Он на миг представил себе, как она, если он расстанется с ней, очень скоро выйдет замуж за кого-то другого. И тогда он точно об этом пожалеет. Но разве он не настоящий подонок, если может спокойно рассуждать об этом? Ему стало страшно, что за месяцы, проведенные в Тунисе, его характер или, точнее, принципы полностью изменились, если не исчезли совсем. Что он теперь? Видимо, просто некто с набором определенных позиций, на которых строилось его поведение. Они формировали характер. Однако сейчас Ингхэм не считал, что его жизнь зависела от его характера, от единственного принципа, в соответствии с которым он жил. Разве то, что он спал с Иной, не являлось формой обмана? Однако он ничуть не винил себя в этом. И не являлась ли тогда вся его прошлая жизнь ложью? Или это сегодняшняя жизнь — только обман? Ингхэм неожиданно покрылся потом, но не нашел в себе сил пойти и окатиться ведром воды на террасе.

Внимание Ингхэма привлекло царапанье и повизгивание за дверьми на улицу. Наверно, Иенсен выбросил свой мусор, который обычно привлекал котов. Царапанье не прекращалось. Раздражение заставило Ингхэма вскочить с постели. Он зажег свет и взял свой фонарик. Приготовившись турнуть кота, который, вероятно, пытался протащить под дверью банку из-под сардин, Ингхэм спустился по ступенькам лестницы.

За дверью на него угрожающе зарычала собака.

— Хассо! Не может быть!

Но это был он. Пес выглядел ужасно, но это был Хассо, и он узнал Ингхэма — по крайней мере, он не набросился на него.

— Андерс! — закричал Ингхэм, его голос сорвался. — Андерс, Хассо вернулся!

Пес на дрожащих лапах пополз вверх по ступенькам к комнате Иенсена.

— Что? — Иенсен высунулся из окна.

В горле Ингхэма застрял нервный смех. Иенсен упал на колени на верхней ступеньке и обнял собаку. Ингхэм, сам не зная почему, зажег в доме весь свет. Даже на террасе. Налив в миску концентрированного молока, он разбавил его водой, чтобы не было слишком густым, и поднялся наверх, к Иенсену.

Стоя на коленях, Иенсен разглядывал пса.

— Vand!

— Что?

— Воды!

Ингхэм направился за ней к раковине Иенсена.

— У меня есть сардины. И сосиски.

— Посмотри на него! Он будет жить. Все кости целы. — Это было последнее, что в течение нескольких последующих минут смог разобрать Ингхэм. Остальное шло по-датски.

Пес напился воды и жадно проглотил несколько сардин, затем неожиданно оставил миску с едой. Он слишком изголодался, чтобы съесть много за один раз. Старый коричневый ошейник с обрывком цепи болтался на его шее. Ингхэм подивился, как пес смог оборвать или перегрызть цепь, однако крайние звенья выглядели такими тонкими и истертыми, что догадаться не представлялось возможным. Должно быть, пес добирался сюда многие мили.

— На нем нет ран, — удивился Ингхэм, — разве это не чудо?

— Да. Кроме этого шрама.

У самого уха Хассо виднелась тонкая залысина. Наверное, его ударили по голове, когда ловили или пытались надеть ошейник. Иенсен осмотрел зубы Хассо и его израненные кровоточащие лапы. Несколько пятен на шкуре оказались не лишаями, а просто засохшими ошметками жира и грязи.

Ингхэм спустился к себе за скотчем, прихватив заодно и остатки концентрированного молока. Иенсен подогрел воды и вымыл собаке лапы.

Потом они уселись и долго разговаривали.

Наступил рассвет. Пес спал на одеяле, постеленном для него Иенсеном.

— Ты заметил, он так измучен, что даже не в силах вильнуть хвостом.

Время тянулось, наполненное бессвязными замечаниями, однако оба, и Иенсен и Ингхэм, чувствовали себя совершенно счастливыми. Иенсен строил догадки, как все могло случиться. Видимо, кто-то увез Хассо далеко отсюда и пытался держать его на цепи. Должно быть, им пришлось бросать ему еду, потому что Хассо никого не подпустил бы к себе. Но каким образом им удалось поймать его? Оглушили палкой? Воспользовались хлороформом? Не похоже. Однако Ингхэм считал, что все это совершенно не важно, кроме самого возвращения Хассо, казавшегося ему настоящим чудом. Теперь он точно знал, что должен поговорить с Иной завтра, точнее, уже сегодня. И он скажет Ине, что не может жениться на ней. Так будет правильнее всего. А дня через три он закончит свою книгу, это уж точно. Ингхэм сообщил об этом Иенсену, но тот вряд ли его услышал.