Книга Герои и предатели - Павел Яковенко

Почему так произошло, они оба не задумывались. Просто страшились, что все измениться. Старику не хотелось снова отправляться на тяжелую подневольную работу, а Юра боялся остаться в этой яме совсем один.

Каждый день бывший преподаватель научного коммунизма рассказывал Попову основы христианства.

Конечно, Юра и так кое-что слышал, не в вакууме же жил, но такую стройную систему изложения никогда не слышал. Да и где? Зачем раньше ему было бы это нужно?

Теперь же это было почти единственной темой разговоров. Попов попытался было спросить у старика, (как оказалось, его зовут Николай Петрович), как все же тот попал в Чечню в рабство, но тот дал понять, что не хочет больше разговоров на эту тему. Единственное, что он пояснил, так это то, что отправился путешествовать по святым местам, забрел на Кавказ, где какие-то добрые люди однажды затащили его, путешествующего пешком по горной дороге, в машину, и привезли сначала в одну яму, потом в другую, а потом он очутился здесь.

Все. Больше никаких комментариев. Так что говорили в основном о Священном Писании. По мере того, как Юра выздоравливал, он пытался спорить, задавать каверзные вопросы. Однако Николая Петровича это не злило. Наоборот, он стремился объяснить любую проблему. С чем-то иногда даже соглашался, но так переиначивал, что прав становился все-таки он, а не наивный Юра.

Однажды, (Юра не знал, что в этот день Ахмеда не было на базе), боевики вытащили его на поверхность. Паре «авторитетных» бойцов не нравилось, что «гяур» проживает здесь «как на курорте».

Сильно его не били. Били так, чтобы не нанести серьезных травм, но было очень больно. И все-таки, видимо, после ранения с организмом лейтенанта случилось что-то такое, отчего он стал совсем не устойчивым. После очередного удара Попов мгновенно потерял сознание…

Очнулся он от потока воды. Его, без особой осторожности, отливали из ведра. Тело ныло со страшной силой. Увидев, что он очнулся, мучители подтащили его к деревянной колоде, положили на нее ладонь, и взяли топор.

Все, что в этот момент переживал Юра, это острое чувство горечи, что он не смог подорваться на собственной гранате, как когда-то намеревался. Он безучастно смотрел на то, что делают боевики. Один из них взял топор, размахнулся, и топор со страшной силой вонзился в дерево рядом с большим пальцем.

Юра молчал, сцепив зубы. В это мгновение ему хотелось просто умереть.

Горцы остались недовольны. Они, видимо, ожидали чего-то другого. Собравшиеся вокруг них мальчишки засвистели, заговорили что-то по-чеченски, показывая на Попова пальцами. Один из них подскочил к лейтенанту со стороны головы, и ударил его ногой в лицо. Юра снова провалился во мрак…

Очнулся он много позже, снова в зиндане. Лицо горело, Попов ощупал его, но никаких переломов не обнаружил. «Я жив», — подумал он вяло. — «Может, зря это? Может, лучше бы я уже умер»?

— Николай Петрович! — позвал он. Голос показался ему слишком тихим, и он постарался прибавить звук.

— Николай Петрович! — позвал он еще раз, громче.

Никто не отозвался. Через некоторое время Попов понял, что он остался в яме один. Это было уже совершенно отвратительно. Не плакавший до этого почти ни разу, лейтенант прослезился. Слезы текли, стесняться было некого, и Попов даже не пытался их вытереть. Что-то ему подсказывало, что больше этого старика он не увидит никогда в жизни…

Сайдулаев.

Ахмед был горячим сторонником независимости Чечни, за которую он долго сражался с оружием в руках. Однако независимое государство и религиозное государство были для него совсем разными вещами.

Превращения своей родины в некий халифат он вовсе не желал, и, более того, (о чем он старался не распространяться), считал это очень вредным.

По его мнению, настал тот самый момент, когда должна была строиться независимая, полностью самостоятельная Республика Ичкерия. Под настоящим суверенитетом, он, как хорошо образованный человек, понимал выбор правительства, международное признание границ, вступление в ООН, и прочие приятные вещи, свойственные сугубо независимым государствам.

Все это подразумевало мирное строительство власти, и, как ни крути, установление нормальных, бесконфликтных отношений с соседями. Даже с той же Россией. Точнее, как раз с Россией в первую очередь.

Но то, что начало происходить в реальности, сильно от этого мирного плана отличалось. Ахмеду уже даже не казалось, он явно чувствовал, что это именно так и есть — страну пытались превратить в плацдарм для экспансии. Люди, которые вообще не являлись чеченцами, и которые, нельзя не признать, немало помогли чеченским отрядам в минувшей войне, откровенно пытались повернуть развитие страны в сторону новой войны. Чечня интересовала их лишь постольку, поскольку ее можно было использовать в качестве плацдарма для дальнейшего наступления. Интересы самих чеченцев, как ясно теперь понимал Сайдулаев, во внимание не принимались вообще.

Все это напоминало историку Ахмеду первые годы установления советской власти в России: русский народ как дрова для Мировой Революции. Теперь в качестве таких «дров» для борьбы за новый мировой порядок кое-кто собирался использовать чеченцев.

Что больше всего бесило Ахмеда, так это то, что местные жители так легко велись на хитроумные посулы арабов.

Немного лести, много обещаний, упор на религию — и вот уже у арабов становилось в Чечне много верных последователей и союзников.

«Они рано или поздно бросят нас на Россию, и один Аллах знает, чем это все закончится!», — думал Сайдулаев со злостью. Честно говоря, ему до чертиков надоело воевать. Как бы то ни было, но ведь он много лет был директором школы. И пусть это было давно, и почти, как говорится, неправда… Но это, тем не менее, сказывалось.

Однако оставлять его в покое никто не собирался. Точнее, оставили бы, конечно, если бы он добровольно сложил с себя все властные полномочия, и удалился, не мешая руководить другим. Но этого он не хотел.

А раз так, то к нему зачастили ваххабитские «комиссары», как он сам про себя называл их.

Они чувствовали в нем внутренний протест, и сами очень быстро начинали испытывать к нему неприязнь. Ахмед предчувствовал, что это добром не кончится, но даже не думал сдаваться. Еще чего! Ведь он же чеченец!

… День для Чечни был необыкновенно холодный. В гости к Ахмеду приехал очередной «комиссар». Встретил Сайдулаев его весьма гостеприимно. В просторной, но хорошо натопленной комнате они остались вдвоем. Постепенно, очень постепенно, но разговор зашел так далеко, что обе стороны, в запале спора, решились уж если не открыть, то хотя бы приоткрыть, свои карты.

«Комиссар» призывал признать, что Чечня, как самостоятельное государство, из себя ничего не представляет. Что настоящей целью для любого правоверного мусульманина может быть только идея всемирного Халифата. Все мусульмане мира должны жить в едином государстве, и никаких различий между ними быть не должно. Перед Аллахом все равны.