Книга Колдунья - Сьюзен Флетчер

Я скажу так. Я думаю, они танцевали, празднуя рождение новой жизни, но, кроме того, они праздновали жизнь, саму жизнь. Потому что их мир был полон смерти. Даже зимы могли убить их, не говоря об интригах и междоусобицах. Так что когда в мир пришла новая жизнь, они встречали ее с радостью.

Я оставила кубок на камне.

Я подвернула юбку, чтобы вскарабкаться на Койре-Габайл, и глянула назад, на дом, где спала Сара, а потом на луну, которая светила очень ярко, а затем туда, где люди хохотали вокруг огня. Я увидела Аласдера. Он стоял у костра лицом ко мне и улыбался шутке своего отца. Но улыбка сошла, как только он взглянул на меня. Лишь мгновение мы смотрели друг на друга.

Я знала, что он подумал: «Спасибо». Я увидела это в его глазах.

Я твердила себе это, пока брела домой. Я огибала топи, продиралась между деревьями и думала о том, как он поцеловал ее в щеку — медленным поцелуем, поцелуем по праву. Я смотрела на звезды. У хижины сова ухнула на меня, словно сказала: «Все хорошо, все так, как должно быть», — так оно и было. Новая жизнь пришла в мир. Женщина стала матерью. Мужчина стал отцом.

У себя в хижине я немного поплакала. Совсем чуть-чуть. Я устала, да и увидеть, как рождается человек, — это так чудесно и необычно, что многие не могут сдержать слез. Это выше слов. Вся красота мира сосредоточена в новой жизни.

Я лежала рядом с козами, одна из них лизнула меня, и от того я заплакала сильнее. Но через некоторое время на меня снизошел сон.

* * *

Да, это утешение. Утешение — думать о рождении новой жизни после стольких смертей. Так много несчастий пришло в Гленко! Позже там пролилось столько крови, и, когда я шла по долине или опускалась на колени около убитых, я думала о первом крике новорожденного. Его голос поселился в мире, стал частью его, так же как ветер или земля. И я всегда буду помнить, что ощущала, когда держала младенца, как он приладился к моей сорочке, словно там было место, которое чувствует только ребенок и которое ему подходит.

Он выжил в резне. Сара прикрутила его к себе одеялом. Я видела, как она бежит в буран вместе с другими женщинами и детьми, и слышала, как Иэн кричал: «Быстрее! Сюда!» Я видела их и думала: «Они спасены…» Но потом я подумала: «Где Аласдер? Он не с ними» и «Он пока не в безопасности».

Я побежала вперед. Я неслась очень быстро.

Когда я слышу о Макдоналдах из Гленко, я вспоминаю костер в Ахнаконе и танцы. Я думаю о том, что чувствовала среди них, мне казалось, что они были единым существом, а раз я помогла ребенку Аласдера и Сары появиться на свет, значит я приняла их общего ребенка. Я ощущала это именно так. Именно такая радость царила на том поле. Знание того, что появилась новая жизнь, несмотря на то что смерть бродила где-то рядом, делало их счастливыми. Я всегда буду вспоминать о них — тот свет костра и песню волынки.

Несколько дней спустя пришел Аласдер. Я ловила первые капли дождя. Наконец полило сильно и загрохотал гром, а я смотрела вниз и видела, как он идет по траве.

Его волосы были влажными, и плечи тоже, и он сказал мне:

— Мой сын так красив… Его ножки… Его глаза…

И когда он рассказывал о сыне, то поднимал руки, словно держит его. Я была счастлива — потому что он был счастлив, он весь светился. Я была рада оттого, что все хорошо.

Я сказала ему об этом. А потом добавила:

— Я никогда не видела более красивого существа. Чем он. Ты счастливый.

— Да. Спасибо тебе, — поблагодарил он, — за то, что ты сделала.

Его волосы темнели под дождем.

Аласдер ушел, и, глядя, как он уходит, я думала: «Ты свет. Ты дар — месту, где ты есть, тем, кто с тобой».

Я просто чувствовала это, не ощущая ни горя, ни глубокого желания.

Да, со мной все будет хорошо. Я знаю, что говорила сегодня не так пылко, как обычно. Мое сердце холодное как камень. И оно стало таким не из-за грядущей смерти, или лишь на малую часть из-за нее, но в основном из-за потерь. Всего лишь из-за потери того, чего у меня никогда не было и не будет.

Но со мной все будет хорошо. Я буду думать о том, что у меня есть, что я приобрела, и это ободрит меня. Как я могу быть неблагодарной? Вы пришли. Я так благодарна, что вы пришли, так что я немного подумаю о вас, а потом, возможно, о реках, о закатах в Гленко. О моей кобыле.

Я когда-нибудь благодарила вас? Я делаю это теперь. Я благодарна, мистер Лесли. Я рада, что вы со мной, потому что от этого мне легче.

Пусть вам будет тепло сегодня вечером. Пусть тепло нашего мира хранит вас.

Джейн, я не стану писать о ней сегодня. Я не буду рассказывать тебе, о чем она говорила, потому что для этого придется потратить чернила, и время, и свет — а у меня их не так много. Я напишу тебе о том, о чем давно должен был написать или поговорить. Мы словно два дерева с переплетенными ветвями — ты и я, но все же между нами остаются тайны, о которых мы не говорили. Одна тайна.

Любовь моя, я не хочу причинять тебе боль. Но сегодня вечером все, о чем я думал, — это ты и наша потерянная девочка. Наша маленькая дочь, чье рождение и смерть произошли почти пять лет назад. Я знаю, что ты просила меня не возвращаться к этому и не упоминать о ней. Ты сказала, что если мы не будем говорить о ней, то не потревожим ее памяти, но мы же думаем о ней, правда? Ты же понимаешь, что моя вера и долг не сотрут воспоминания о ней. Этого не может быть. Я не видел ее, как ты, но я помню твое лицо. Я чувствовал горе. Мы никогда не говорили об этом.

— Нам повезло, что у нас есть сыновья, что они живы и здоровы, — сказала ты. — Большинство женщин теряют ребенка или даже двух. На все воля Божья.

Но почему мы больше не говорим об этом? Почему ты чувствовала себя пристыженной? Какой в этом может быть стыд? В последующие дни и недели ты вздрагивала от моего прикосновения, словно мои руки причиняли тебе боль. Наша дочь пришла в этот мир синей от удушья, но с некоторыми такое должно случиться. В нашей жизни могут случаться неудачи, но их не бывает у Господа.

Неужели ты когда-нибудь думала, что я стал меньше любить тебя из-за этого? Я беспокоюсь, что тебе казалось так. Говорить с тобой о нашей потере было тяжело, мне казалось, что разговоры о ней могут чрезмерно усугубить твою боль. Но теперь я пишу об этом. Пишу то, что не сказал на словах, хотя должен был сделать это с того самого мига, как мы обо всем узнали. Моя любовь не стала меньше. Джейн, я люблю тебя даже больше из-за этого — за непоколебимое выражение твоего маленького лица, с которым ты принимала гостей, когда твое сердце, должно быть, было разбито. Ты была так слаба в те дни. Но все-таки находила в себе силы с высоко поднятой головой встречать гостей и предлагать чай.

Тут нет ничего достойного порицания. Я знаю тебя, любовь моя, я знаю, что ты коришь себя. Я видел тебя в саду, когда ты вглядывалась в траву, и знаю, ты думала, это твоя вина, что наша дочь родилась мертвой. Не кори себя. Господом ей было предначертано знать только ту жизнь, что она провела, свернувшись клубочком у тебя в животе. Это была очень хорошая жизнь.