Книга Тайна Шампольона - Жан-Мишель Риу

— Саси собирается отказаться, — сообщил нам Морган. — Он слишком занят другими делами, и зачем ему искать то, что он считает невозможным найти? Этот человек слишком умен…

Оставалось только построить теорию, чтобы оправдать этот отказ: должен ли ученый расходовать время на работу, заранее обреченную на провал? Все исследователи имеют интеллектуальные качества, но лишь наиболее великие обладают моральными достоинствами, присущими их профессии. Среди них доминирует скромность. Можно ли представить, чтобы ученый сказал: «Я пустился в бесполезное дело.

Таким образом, я прошел мимо моего призвания. Я растратил силы и не нашел ничего хорошего»? Ему было чем заняться, помимо письменности Древнего Египта. Саси оставлял другим — например, шведскому ученому Окербладу[165]или грозной команде англичанина Юнга — поиски несуществующей связи между греческим или коптским языками и иероглифами…

— Невозможно! Как бы это ни было очевидно… но ученый должен доказать! — Вино воодушевило нашего удивительного Фароса. — Саси должен дать формальное доказательство, что Розеттский камень не позволяет расшифровать иероглифы, а если он довольствуется утверждением без доказательств, я буду выступать за то, чтобы свалить его с кафедры!

Он так нервничал, будто сам испытывал судьбу, которая грозила известному лингвисту.

Морган вскочил.

— Терпение, — сказал он Фаросу. — Саси — очень влиятельный человек. Нужно его умаслить.

— Или напасть с тыла, — добавил я, помогая Фаросу.

— Что ты хочешь этим сказать? — прошептал тот, поудобнее устраиваясь за столом.

— Саси, без сомнения, не является дешифровщиком, но он прославленный ученый, известный за пределами Франции.

Мы знаем, что есть швед Окерблад. В других местах, без сомнения, и другие тайно работают над той же проблемой. Чтобы их контролировать, давайте сообщим, что Саси — идеальный арбитр в области расшифровки. Что все тезисы, все версии, которые будут получены, должны подвергнуться суду этого известнейшего лингвиста. Такой мандат почетен, и он спасает его от ловушки, в которую он попал: он снова включится в работу, поскольку это интересно и никак не сможет ему навредить. Это же главное?..

Фарос подпрыгнул:

— Если он сам не является дешифровщиком, возможно, он сможет его найти…

— И если мы будем рядом с Саси, мы будем первыми, кто об этом узнает…

— Ты прав, Орфей, — согласился Фарос. — Надо оставить Саси на его кафедре.

Так незаметно ночь подошла к концу. На следующий день мы снова пустились в путь. Фарос стонал. От ухабов у него трещала голова. Мы возвращались в Париж, имея план и проект: сближение с Саси и выпуск «Описания». Таким образом, мы вновь занимались тем, что имело отношение к Египту. Цель этой программы заключалась в том, чтобы мы снова начали работать. С другой стороны, результат ее был сомнителен… Дешифровщика не могли найти ни среди ученых, побывавших в Египте, ни среди лингвистов из Коллеж де Франс.

Но он существовал. Он чудесным образом явился нам в условиях, которые я собираюсь описать ниже.

Мне кажется, я уже говорил, что по дороге в Экс Морган сообщил мне еще одну новость. Ему поручили предложить мне войти в правительство Франции. Стать министром, сенатором… Это было очень желательно для Моргана и одобрено, как он мне сказал, Бонапартом. Мой шанс присоединиться к власти, которой я так боялся. Но я догадывался, что в Париже нее властные функции осуществлялись под контролем Консульства. Работать в провинции мне показалось разумнее. Я был уверен, что давление там будет не так сильно. Свобода — я был слишком к ней привязан. Стать префектом?.. Пост не такой престижный, как место в Париже. Однако Морган не стал препятствовать.

— Ты собираешься уехать. Я сожалею об этом из-за нашей дружбы, но мы будем регулярно общаться, — добавил он. — Работа над «Описанием» заставит тебя часто возвращаться в Париж. Префект? Я об этом не подумал, но это действительно политическая роль, специально созданная для тебя. Только нужно подобрать тебе нечто подходящее. Спокойный департамент…

Однако меня назначили в Гренобль в Дофинэ, который считали опасным и который так хорошо соответствовал моему видению Республики. Но не это главное. Главное в том, что там меня ждало чудо, о котором я говорил. Его звали Шампольон.

И я имел огромное счастье быть его открывателем.

ГЛАВА 13 ВЫ ГОВОРИТЕ, ШАМПОЛЬОН?

Вы говорите, Шампольон?

— И зовут его Жан-Франсуа, господин префект, — уточнил аббат Дюссер.

Он был маленьким, худым, возраст сильно увеличил окружность его тонзуры, и он скромно сидел, скрестив ноги под кожаным креслом для посетителей. Его нервная застенчивость проявлялась при малейшем движении, когда его солдатские башмаки начинали поскрипывать на навощенном паркете.

— Этому мальчику двенадцать лет, но, я вас уверяю, это то, что нужно, — добавил он, словно извиняясь за то, что меня беспокоил. — Он — в точности то, что вы ищете…

Был апрель 1802 года. Я устроился в Гренобле, что в Дофинэ, и чувствовал себя неплохо. Весна наступила мгновенно.

Еще накануне повсюду стоял густой влажный туман, сошедший в долину с гор; утром же небо совершенно прояснилось.

Сухой воздух затопил всю округу — он пришел с вершин, которые день ото дня теряли белизну. Зеленый цвет пошел на штурм альпийских пастбищ, и животные сразу это почуяли.

Они замычали, стали тереться мордами и стучать копытами о двери стойл, куда были заперты на зиму. Несколько дней они больше не ели сена — хотели свежего и зеленого, которым пахло с улицы. Деревья зацветали, и бесчисленные потоки, ускользнувшие от попадания в Изер, Драк или Романш, внезапно появлялись то здесь, то там, пользуясь малейшим наклоном земли, даря чистую ледяную воду женщинам, кои в мгновение ока обратились в прачек. Они спускались к воде рано утром, в руках неся скатерти, простыни и зимние рубашки. Они покидали свои дома, оставляя окна настежь, и отправлялись к ручью. Там начинался тяжелый труд. Женщины затыкали подолы за пояс и вставали на колени на берегу. Согнув спины, они работали, живые и нервные, как сама вода. Руки поднимались и опускались в едином ритме. Они били белье еловыми палками — выбивали сажу и черноту зимы, эти последние напоминания о коротких днях и темных ночах, что не могли сопротивляться и уносились бурными потоками. Белье чистили, и оно становилось совсем белым.

Женщины смеялись и говорили громко, чтобы перекрыть оглушающий шум воды. Их дети шлепали ногами по воде, и бесполезно было кричать, что они могут простудиться. Дети искали плоские камушки, чтобы, ловко бросив их, «напечь блинчиков» или подбить рыбку, серебристую добычу, заплывшую в самую сердцевину этого счастья. В полдень все это веселое племя с песнями возвратится домой. Скатерти, простыни и рубашки будут чисты и высушены ветром. Да, белый цвет словно покинул вершины гор и спустился в долину. Он обосновался в городе — знак весны. И мне очень нравилась такая весна.