Книга Тиран - Валерио Массимо Манфреди

— Какого человека?

— Велевшего тебе последовать за мной в Акрагант.

— Нет. Больше не видел.

— Как ты думаешь, кто он такой?

— Понятия не имею. Я считал, что вы договорились и ты его знаешь. Я больше не пытался что-либо о нем разузнать. А почему ты спрашиваешь?

— Потому что это тайна, которую я не могу себе объяснить, а я никогда не верил в существование тайн, считая, что есть только проблемы, проблемы, требующие решения… А теперь ступай. Сделай то, о чем я тебя просил, и сделай хорошо. Желаю тебе счастливого пути.

Лептин ступил на сходни, потом обернулся:

— Послушай…

— Что?

— Ты действительно думаешь, что мы справимся? Я хочу сказать, не лучше ли…

— Эй, ты о чем это? Проклятие, что ты такое говоришь?

— Мне кажется, все бесполезно.

Дионисий схватил его за плечо.

— Послушай, ради Геракла. Помнишь время, когда мы были детьми и шайка мальчишек из Ортигии осадила нас в портовом складе и готовилась избить нас до смерти?

— А как же! — ответил Лептин.

— Не ты ли в тот раз сказал, что мы ни в коем случае не должны сдаваться?

— Верно…

— И чем дело кончилось?

— Ты подсадил меня к себе на спину, и я вылез через крышу. Я побежал за помощью, и…

— А теперь что?

Лептин покачал головой:

— Да… Боюсь, сейчас ситуация несколько иная.

— Точно такая же. Изменились лишь масштаб и география. Сейчас мы — хозяева Ортигии… и мы победим, как победили тогда. Я докажу всем, что мне суждено возглавить не только жителей Сиракуз, но и всех сицилийских греков в борьбе против их смертельного врага. Однако мне нужно знать, что и ты в это веришь. Каждый день и каждую ночь, какие я проведу в этой крепости, наблюдая за происходящим внизу со стены, я должен быть уверен, что ты едешь ко мне с подкреплением. Что ты с минуты на минуту появишься, понимаешь? Так что? Что ты мне ответишь?

— Ах, проклятие, да хоть на край света! — воскликнул Лептин, использовав то же самое жаргонное выражение, какое выкрикнул тогда, когда их шайку забрасывали камнями противники из верхних кварталов.

— На край света, — ответил Дионисий. — А теперь проваливай. — Он сам отвязал причальный канат, триера скользнула прочь от пристани, гребцы ударили веслами, она развернулась и пошла в открытое море.

Филист отправился на следующий день на небольшом торговом судне, увозя в трюме достаточно монет для вербовки пяти тысяч человек.

И как раз вовремя. Вскоре появился объединенный мессинский и регийский флот, выстроил в боевом порядке свои военные корабли и блокировал Малый и Большой порты.

На следующий день через Катанские ворота, под ликующие крики толпы, в Сиракузы вошла армия и заняла перешеек между городом и Ортигией.

Дионисий остался один. Гелорид больше не пользовался его расположением, а молодые воины из Братства были недостаточно опытными, чтобы разговаривать с ним на равных. Он целыми днями бродил по темным залам и коридорам крепости и часто спускался в портовые склады, чтобы оценить количество запасов, день за днем пугающим образом сокращавшихся; осаждающие же ни на миг не ослабляли хватки, атаки следовали одна за другой — от рассвета до заката.

Наемники начинали дезертировать — сначала по одному, затем небольшими группами. Дионисию удалось поймать двоих с поличным при помощи Аксала. Он велел трубить сбор, зажег на внутреннем дворе несколько десятков факелов и приказал распять беглецов на глазах у всего войска. Но он уже понимал, что не сможет долго удерживать их запугиванием и ничтожной малости хватит, чтобы его армия начала разваливаться. Тогда они разорвут его на куски — его, тирана. Его убьют и вытащат из крепости за ноги, как говорил Гелорид, и бросят на всеобщее поругание, оставят непогребенным, на милость собак и воронов.

Однажды ночью он шел вдоль стены, возведенной на перешейке, закутавшись в толстый шерстяной плащ, и ему показалось, будто он видит перед собой человека плотного телосложения и лысоватого. Тот шел в направлении порта. Дионисий вздрогнул.

— Эй, ты! — крикнул он. — Остановись!

Но человек продолжал свой путь, словно ничего не слышал, а после пропал во мраке. Он растворился, словно его никогда и не было. Дионисий рассудил, что ему померещилось: усталость, напряжение и бессонница сыграли над ним злую шутку. Он подумал об Арете, о Теллии, о Дориске и о других, кого он любил. Все они умерли. А теперь, возможно, настал его черед. Он снова вспомнил девушку-дикарку: наверняка она вернулась в свое убежище в скалах, у истоков Анапа, и, конечно же, уже забыла о нем. А может, она заблудилась на обратном пути, или же ее поймали и продали в рабство…

Все эти размышления помогали ему отвлечься от реальности, становившейся все более враждебной и суровой, однако теперь приходилось смотреть ей в лицо. Всадники по ту сторону стены продолжали охранять перешеек, уверенные в том, что отныне поражение противника — вопрос времени… а оно шло, и ничего не происходило. Время поджимало, день за днем…

Однажды утром, на рассвете, он получил послание от Филиста, обернутое вокруг древка стрелы. Он тут же узнал почерк, загогулины гаммы и сигмы. Оно начиналось так: «Ты должен вступить в переговоры с конницей о капитуляции…» У Дионисия немедленно возникло желание порвать письмо, но он продолжил читать, все больше и больше пленяясь изложенным в нем безумным планом… совершенно безумным. И все же… ведь он может сработать. В конце концов, что ему терять? Он позвал глашатая и отправил его к представителям конницы с предложением начать переговоры.

— Скажешь им, что я готов обсудить капитуляцию.

— Капитуляцию, гегемон? Я правильно понял?

— Ты правильно понял. Имеются в виду переговоры о капитуляции. Сообщишь им, что я согласен покинуть город и прошу лишь пять кораблей и пятьсот человек сопровождения. И никакой охраны на борту.

— Я исполню все, что ты велишь, гегемон, — ответил глашатай. Он приказал открыть ворота и выехал из них со знаменем мира, направляясь к посту часовых на перешейке. Дозорный вышел ему навстречу и сразу же отвел к своим командирам.

Так начались переговоры, продолжавшиеся много дней, а усталость тем временем ощущалась и в лагере противника. Погода была особенно немилосердной: часто шел дождь, однажды ночью даже посыпал снег. Трудности, тяготы и лишения длительной осады постепенно сеяли напряжение и разногласия среди полководцев. В частности, аристократическое высокомерие командующих конницей с каждым днем становилось все более невыносимым для их соратников, происходивших из среднего сословия мелких землевладельцев, торговцев и мореплавателей. Так, однажды они отправились к коринфскому главнокомандующему Никотелу и попросили распустить конницу, уверяя, что она гораздо более полезна на поле боя в открытой местности и ее можно будет вновь призвать, когда настанет подходящий момент.