Книга Стыд - Карин Альвтеген

В прихожей лежало письмо от Май-Бритт. В глубоком раскаянии она просила прощения за все, что пришлось пережить Монике, сообщала, что беспрерывно звонит ей и хочет забрать все свои слова назад. Но Моника не отвечает. Она перечитывала письмо снова и снова. Поначалу оно ее очень разозлило, но со временем ярость уступила место грусти. Напрасно она искала виноватых, пытаясь найти оправдание себе — в конце концов пришлось признать: в случившемся никто, кроме нее, не виновен.

За несколько дней до суда пришло письмо от Перниллы. Все это время Моника ей не звонила, скрепя сердце игнорировала сообщения на автоответчике, и Пернилла со временем перестала выходить на связь. Моника сразу поняла, что Пернилла обо всем узнала — имя отправителя испугало ее, как сирена, раздавшаяся посреди ночи. Дрожащими руками она распечатала конверт, но уже через мгновение, прочитав несколько скупых строчек, почувствовала неописуемое облегчение. Она прощена. Пернилле все объяснили, она не скрывала, что вначале рассердилась и огорчилась. Но тот, кто рассказал ей обо всем, все-таки заставил ее понять, почему Моника поступила именно так, — и гнев Перниллы превратился в сострадание. А еще она спрашивала о деньгах, которые получила. Из-за этой ли суммы против Моники возбудили уголовное дело или из-за тех средств, которые та была вынуждена перечислить в Фонд спасения детей.

Только прочитав об этом, Моника поняла, что своим освобождением обязана Май-Бритт.

Выглянувшее из-за крыш солнце рассыпало в снегу миллионы крошечных алмазов. Моника плотнее запахнула куртку, но теплее не стало. Посмотрев на часы, поняла, что прошла только половина того часа, который ей позволялось проводить вне помещения, но даже самый страшный холод не смог бы заставить ее закончить прогулку раньше.

Краем глаза она заметила, что открылась дверь, и кто-то вышел во двор. Она не посмотрела, кто это был, — не решилась, потому что не знала правил, которые следует тут соблюдать ради собственного же благополучия. Сокрушительное чувство отъединенности и одиночества, охватившее ее вчера во время ужина, среди всех этих людей, было настолько сильным, что Моника даже попросила разрешения вернуться в камеру раньше положенного времени. А когда они оставили ее одну и закрыли дверь, Моника впервые в жизни поняла, что значит задыхаться в помещении, где есть воздух. Ей казалось, что она сейчас умрет. Но искать помощи можно ведь только у тех, кто ее запер, а они подвергли ее этим мукам не по случайному недоразумению, а сознательно. Потому что она это заслужила.

Ей казалось, что она умрет от собственного бессилия.

Она поняла, что тот, кто только что вышел во двор, приближается к ней, и включившаяся защитная реакция заставила ее повернуть голову, чтобы встретить возможную угрозу. Это была одна из самых пожилых женщин-заключенных. Моника видела ее вчера во время ужина. Она сидела одна и вела себя так, словно все происходившее ее не касалось, остальные же с уважением относились к ее уединению. Когда их взгляды впервые встретились, Монике вдруг стало не по себе — в глазах у женщины было нечто особенное, она смотрела на Монику так, как смотрят на знакомого человека. Но Моника никогда раньше не встречалась с ней, и ей вообще не хотелось привлекать к себе внимание. Именно таким должно было быть ее существование здесь. Незаметным.

Когда женщина поравнялась со скамейкой, Моника услышала удары собственного сердца. Она вспомнила жаргон заключенных во время вчерашнего ужина, среди узниц царила явная иерархия, каждая из них действовала в соответствии со сценарием, в котором Монике не отводилось никакой роли. И она понятия не имела, как найти собственное место, избежав при этом возможных конфликтов. Советов ей никто не давал. Ей было страшно, но все же это был другой страх — не тот, к которому она привыкла. С тем, что было у нее в душе, никто ничего сделать не мог. Просто ее тело боялось физической боли. Она опасалась, что на нее кто-нибудь набросится.

— Не боитесь подхватить цистит, сидя на холодной скамейке?

Моника была благодарна за вопрос, на который могла ответить. Она уже собралась сказать, что мочевой пузырь воспаляется не от холода, а из-за наличия бактерий в моче, но прикусила язык. Женщина могла подумать, что это — демонстрация превосходства.

— Наверное, вы правы.

Она встала.

Женщина убрала за ухо выбившуюся седую прядь.

— Не хотите пройтись?

Моника заколебалась. По виду эта женщина была вполне нормальной, но уходить с ней далеко от здания Моника все же опасалась. Она бросила быстрый взгляд на дверь. Возвращаться внутрь ей тоже не хотелось. У нее еще оставалось время. Сказать «нет» и остаться на месте она тоже не могла.

— Конечно.

Она медленно шли по двору. Торопиться им некуда.

— Вы поступили вчера, да?

— Да.

— Сколько вам сидеть?

— Шесть месяцев.

Моника отвечала на все вопросы быстро и вежливо. Пока все было в порядке.

— Все не так страшно. Когда нечего делать, время идет быстрее, чем вы думаете.

Женщина сдержанно рассмеялась, и Моника на всякий случай ответила улыбкой. Она почувствовала, что тоже должна о чем-нибудь спросить, чтобы показать, что участвует в разговоре. Может быть, сколько времени уже провела здесь эта женщина — но все-таки не решилась. Может, здесь так не принято.

— Шестнадцать с половиной лет.

Моника вздрогнула.

— Но мне осталось всего восемь месяцев.

В какое-то мгновение Моника успела удивиться, а потом непроизвольно замедлила шаг. Шестнадцать с половиной лет. К такому сроку приговаривают немногих. Только по-настоящему опасных преступников, и женщина, которая шла сейчас с ней рядом, была, по-видимому, одной из них. Моника быстро оглянулась и почувствовала острое желание вернуться. Однако совладала с этим порывом и задумалась над тем, о чем еще можно спросить. В любом случае ей придется провести здесь шесть месяцев, и глупо обзаводиться врагом уже в первый день.

— Чем вы будете заниматься, когда выйдете?

Она изо всех сил старалась, чтобы вопрос прозвучал непринужденно, но когда женщина внезапно остановилась и повернулась к ней лицом, Моника вздрогнула от ужаса.

— Кстати, меня зовут Ванья. — Она протянула руку. — Здесь быстро забываешь все эти любезности.

Моника сняла варежку и торопливо пожала спутнице руку:

— Моника.

Ванья кивнула, и они пошли дальше. Моника шла за женщиной против воли. Впереди показались какие-то люди, от этого сделалось немного спокойнее.

— Чем буду заниматься? Не знаю. Для начала перееду к подруге, мы дружили с ней в детстве. Она серьезно больна, после операции ей, слава богу, стало лучше, но ясности пока нет. Если все будет хорошо, может быть, мы с ней куда-нибудь поедем, вдвоем, я и она. Посмотрим.

Моника попыталась представить, что такое семнадцать лет. Вечность, если прожить этот срок в таком месте, как это. С ума можно сойти гораздо быстрее. Она уже успела это ощутить.