Книга Кровавый песок - Фридрих Незнанский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Вечером Денис позвонил Марине, но ее домашний телефон не отвечал. Искать ее в магазине было поздно, да и к тому же что бы он ей сказал? «Привет, это я, ты не знаешь, Гвоздь собирается мне звонить?»
На улице по-прежнему было слякотно. В такую погоду старички и домашние животные предпочитают сидеть дома, а в метеосводках к обычным данным добавляют фразу о «магнитных днях». Как говаривала одна знакомая клиентка, постоянно попадавшая в ДТП: «Я плохо себя чувствую за день до магнитных бурь и в день после». Учитывая, что в месяц случается около полутора десятков таких дней, клиентка чувствовала себя плохо постоянно, чем и пользовалась с большой для себя выгодой.
Солнце тысячами бликов играло на клинках обнаженных шашек, вычищенных до зеркальности сапогах и лошадиной сбруе. Смотреть было больно, но приятно. Распирало от гордости. Это его должны благодарить и славить эти пятнадцатилетние пацаны за то, что они здесь.
В казачьем военно-полевом лагере под Абинском открывали первые юношеские военно-спортивные соревнования. Самсон Иванович Коваленко стоял у микрофона, а шеренги пацанов в новенькой форме поедали его глазами и ловили каждое слово.
— Братья-казаки! — ревел Коваленко. — Выросла нам достойная смена! Глядите на своих сынков! Вот они будущие защитники Отечества. А вы сынки, глядите на отцов своих, набирайтесь казачьей вековой мудрости! Напивайтесь казачьей отвагой и удалью! Не дадим бусурманам топтаться по нашей земле! Возродим казачество, защитим Россию-матушку от всякой нечисти! Это я вам говорю, ваш батька Самсон!
— Любо!!! — в один голос рявкнули пацаны.
— Любо!!! — покатилось по рядам стадиона.
На поле тем временем разворачивалось действо. Целую станицу построили на стадионе к празднику: с хатами, куренями, сторожевыми вышками. Дивный по красоте обряд праздника Троицы разыгрывал сейчас фольклорный ансамбль. Коваленко умильно щурился, подпевая в голос вместе со всеми.
Десять лет назад появился первый Кубанский казачий клуб. Но не очень жаловало казаков тогдашнее руководство края. Осторожничали, вдруг обвинят из Москвы в сепаратизме или еще чем. И только при нем, при Коваленко, казаки по-большому развернулись. И символом возрождения казачества станет восстановленный памятник 300-летию Кубанского войска.
А в Москве по-прежнему осторожничают. До сих пор закон «О казачестве» не приняли. Сколько уже лет волынку тянут. А рядом чеченцы, вот не станут казаки воевать за этих московских умников, тогда уж они зачешутся, да поздно будет.
Сила! — притопывал Самсон Иванович в такт забористой мелодии. Сила и совесть земли русской! Вон экологическую службу организовали. И не купишь таких. Нарушил — вычищай за собой дерьмо, а потом еще штраф плати, а не хочешь — плетью гада! Это же их! Наша земля. Потому и не чета им этот пустомеля Нервозов. Сидит безвылазно в засраной своей столице, а туда же: о природе Кубани треплется, природозащитничек!
А сколько от воровства страдали! Как уборочная — так воруют. Теперь поля охраняют казачьи дружины, и перестали же воровать. Уважает их народ. Потому как зарекомендовали себя грозой пьяниц, наркоманов и прочих нарушителей законов и местных устоев. И методы наведения порядка традиционно верные. Пусть там кто, что хочет, разглагольствует о правовом государстве, а показательная порка перед всем миром — она у кого угодно отобьет охоту еще раз украсть или пьяный дебош устроить. И главное каждый поротый сам рад, с наказанием согласен и претензий никогда не имеет.
В заключение торжественной части поехали к памятнику казакам Николаевского укрепления, погибшим в 1840 г. во время сражения с горцами. Абинские казаки воздвигли на валу укрепления большой православный крест в память о предках. И это только начало, думал Коваленко. Начнем крестовоздвижение по всей Кубани. Напомним всем, кто есть хозяева этой земли.
Даже прослезился Самсон Иванович, глядя на стройные ряды юных казачков, печатающие шаг мимо святого креста, на их отцов с бравой песней шагающих следом. Он вот родителей не знал. Догадывался, что они были, не могло не быть. Не умели тогда детей в пробирках выращивать. Но кто они, где? Наверняка тоже из казаков, потому и мякнет сердце от казачьих песен.
Из детства он отчетливо запомнил пыльный колючий ветер, голодного ослика Яшу, который тащит бидоны с водой и красавицу Валентину Николаевну — она гладит его по бритой голове и приговаривает: «Ничего отрастет твоя силушка, будешь знатным богатырем».
Где-то далеко шла война, но в далеком Таджикистане не было ни бомбежек, ни окопов. Был госпиталь для раненых солдат и Дом ребенка, куда эвакуировали детей из Краснодара и Новороссийска.
Сиротами были не все, у многих родители воевали и иногда в Дом ребенка приходили письма от чьего-то папы или чьей-то мамы. Эти письма читала им вслух нянечка, тетя Лида, смахивая украдкой слезы, сама она уже получила три похоронки: на мужа и двух сыновей. Заканчивались письма всегда одинаково: скоро войне конец и папы-мамы приедут и заберут своих дочек-сыновей и будут они жить вместе долго и счастливо в мире без фашистов и войны.
Какие они фашисты? — думал Самсон. Наверное, толстые красномордые и косоглазые и еще, наверное, очень сильные, раз столько наших бойцов их бьет-бьет и никак не побьет.
Самсону не писал никто. Сколько раз он бегал встречать почтальоншу — молоденькую таджичку с сотней тонких косичек торчащих из-под тюбетейки. Спрашивал не по возрасту солидно, нет ли письма для Коваленко и неизменно почтальонша отвечала, что, наверное, будет в следующий раз.
Валентина Николаевна его жалела. Потихоньку от всех она рассказывала Самсону, что не отовсюду доходят письма. Что бьются с фашистами партизаны далеко за линией фронта и написать оттуда нет никакой возможности, а еще есть отважные разведчики, которые пакостят фрицам прямо в их поганой Германии и, конечно, тоже писать не могут. Да к тому же город Краснодар, из которого их эвакуировали, сейчас в кольце врагов и возможно, Самсоновы папа и мама пишут туда, не зная, что они здесь в глубоком тылу.
Самсону почему-то больше всего нравилась версия с партизанами. Валентина Николаевна рассказывала, что они подрывают фашистские поезда и поджигают конюшни, а что может быть красивее взрывов и пожаров? И он выпрашивал новых и новых подробностей, где партизаны живут, что едят, из чего делают бомбы.
Однажды Валентина Николаевна не пришла, а вместо нее пришел здоровенный дядька. Левый рукав у него был пустой и заправлен в карман пиджака. Тетя Лида сказала, что дядьку зовут Борис Корнеич, он теперь вместо Валентины Николаевны, а ее перевели на другую работу. Самсон тогда сильно обиделся, почему она не пришла даже попрощаться. Но Борис Корнеич оказался тоже человеком замечательным, он был артиллеристом, и ему вражеским снарядом оторвало руку, а до войны он был музыкальным работником и потому скоро в Доме ребенка появился большой кривоногий черный рояль.
Борис Корнеич играл одной рукой, а они пели всякие героические песни про войну и сражения. Но Самсону под эти грозные мелодии вдруг вспоминалось что-то далекое-далекое: над головой колокольчики, их можно потрогать и тогда они зазвенят. А еще они звонят просто оттого, что на них дует ветер. Сквозь прутья кроватки виден рояль, такой же большой и черный, как тот, на котором играет Борис Корнеич. Колокольчики звонят, потому что открылась дверь, и из отрытого окна потянуло сквозняком. Входит женщина, видно только длинную черную юбку, а лицо где-то высоко-высоко. Она садится к роялю и начинает играть что-то мягкое и жалобное, глаза сами закрываются и он засыпает.
