Книга Гибель адмирала Канариса - Богдан Сушинский

«Как можно создавать Великий рейх, когда ни один самый высокопоставленный чиновник этой страны не может чувствовать себя уверенным в том, что завтра не окажется в кандалах? — мысленно возмущался бригадефюрер СС, пытаясь хоть как-то пригасить свои сомнения. — Это абсурд! Впрочем, существовала ли вообще когда-либо в природе империя, чиновники которой были бы уверены в этом? В качестве примера коммунисты, конечно же, назвали бы свой коммуно-рейх СССР, скромно умолчав при этом, что на его территории действует до полутысячи концлагерей. И что основателем этих концлагерей стал не кто-нибудь, а вождь мирового пролетариата, он же сифилитичный еврей-гомосексуалист Ленин. Проклятый мир!»

— Что ж, — сказал он себе вслух, — когда придет твой черед отправляться в казармы Фюрстенберга, пусть тебе зачтется хотя бы то, что ты все же попытался хоть что-нибудь предпринять для тобой же безнадежно упрятанного туда адмирала Канариса.[51]

14

Адмирал поднял с пола книжку «Военное искусство древних римлян», просмотрел несколько страниц, однако по-настоящему вчитаться уже так и не смог. Хотелось бы ему знать, что после этой длительной, безумно кровопролитной, но совершенно бездарно спланированной войны будут писать о военном искусстве германцев.

Вернувшись в кресло, бывший шеф абвера набросил на плечи шинель и, зябко поеживаясь — хотя в казарме было довольно тепло и лишь чуть-чуть влажновато, — предался воспоминаниям. Конечно же, это было своеобразное бегство от реальности, но не только. Теперь у него появилось достаточно времени, чтобы не только вспомнить события давно минувших дней, но и попытаться по-новому взглянуть на них и столь же по-новому осмыслить.

Вот почему в последние дни адмирал, событие за событием, перечитывал свое прошлое, как перечитывают некогда любимую, но основательно призабытую книгу. Ни одну страницу ему не хотелось перелистывать просто так, ради беглого просмотра; на каждой из них сохранялось нечто такое, что вынуждало его задумываться над смыслом жизни как таковой, самого человеческого бытия, и смыслом его, Вильгельма Канариса, личной жизни. Тем более что эти экскурсы в былые дни и в самом деле спасительно помогали ему уходить от убийственных реалий сегодняшнего дня.

…Он вновь оказался на борту крейсера «Дрезден», только теперь уже после сражения, произошедшего 8 декабря 1914 года у острова Гран-Мальвина, в котором — кто у мыса Мередит, а кто в южной части Фолклендского пролива — погибли все корабли германской эскадры.[52]В том числе и бронекрейсер «Шарнхорст», с командующим эскадрой вице-адмиралом Максимилианом фон Шпее на борту И только их крейсеру, да и то лишь благодаря неплохим ходовым качествам, удалось оторваться от преследования англичан и уйти в сторону острова Эстадос.

— Эстадос, черт бы его побрал! — с ревущей пиратской хрипотцой в голосе проворчал адмирал. — Возможно, его и следует считать островом, но только не планеты Земля, а некоего ледяного ада.

А ведь теперь даже странно представить себе, как они обрадовались, увидев однажды на рассвете этот безжизненный, проклятый моряками и самим дьяволом осколок суши. Потеряв в ледяных водах Фолклендов, в районе мыса Мередит, несколько тысяч своих товарищей по эскадре, моряки крейсера с надеждой обреченных посматривали теперь на суровые прибрежные скалы Эстадоса. А на что еще они могли рассчитывать, на какие призраки спасения молиться? Как-никак, рядом с ними была суша, а значит, появлялся хоть какой-то шанс на спасение.

Прервав воспоминания, адмирал отпил из фляги. Коньяк показался ему божественно приятным на вкус, с каким-то особым, виноградно-шоколадным букетом. Недурно, недурно!..

Вчера эту флягу передал ему дежурный офицер, объяснив:

— Это вам, господин адмирал. Приказано: лично вам.

— Хотите сказать, что он отравлен? — с грустноватой иронией поинтересовался Канарис.

Вопрос оказался настолько неожиданным, что лейтенант сначала замер, а затем начал отводить руку с флягой, словно бы его и в самом деле разоблачили.

— Такого не может быть, господин адмирал, — слегка дрогнувшим голосом произнес он.

— Почему не может? В наше время может быть все что угодно. Вдруг кому-то из штаба СС пришло в голову таким вот древним, проверенным методом покончить со мной, не доводя дело до суда? Кто вам передал эту флягу?

— Послание какого-то морского офицера. Имени своего он не назвал, но сказал, что знаком с вами давно, еще со времен Дрездена.

— Дрездена?

— Фрегаттен-капитан ссылался именно на этот город, — подтвердил лейтенант, приписанный к охране школы после ранения в ногу. По казарме он разгуливал теперь, постукивая прикладом кавалерийского карабина, словно посохом. — А еще уверял, что во фляге — лучший коньяк, который когда-либо производился на земле Испании. Из самого сладостного винограда. По крайней мере, так считает этот моряк.

— Постойте, так, очевидно, он имел в виду не город, а крейсер «Дрезден»?

— Ни города Дрездена, ни крейсера с таким названием я никогда не видел, — с крестьянской простотой объявил лейтенант. — Поэтому знать не могу.

Сын мелкого ремесленника из какой-то швабской деревушки, он принадлежал к той когорте младших командиров, которые пробились к своему офицерскому чину не через династические традиции, домашних учителей и военные школы, а через ефрейторские лычки и безысходную отвагу окопника.

Впрочем, Канарису не пришлось долго отгадывать имя этого дарителя: конечно же, им мог быть только фрегаттен-капитан Франк Брефт, он же Франк-Субмарина. Что же касается «испанского коньяка из самого сладостного винограда», то, скорее всего, Франк сам, с помощью галет, соков и еще каких-то там примесей, довел до виноградно-шоколадного букета какой-нибудь дешевый коньячок из портового кабачка. Он всегда был мастаком по части всевозможных винноконьячных смесей; судя по всему, в нем безнадежно умирала душа несостоявшегося винодела. «Подобно тому, — заметил Канарис, — как в тебе, руководителе абвера, в течение долгих лет умирали адмирал и моряк…» А вот то, что где-то рядом объявился этот авантюрист Франк-Субмарина, уже взбадривало. Хотел бы Канарис знать, кто именно сообщил Франку о месте его заключения.