Книга Декстер в деле - Джеффри Линдсей

Я понимал, что эти наличные каким-то образом трансформируются в неприятности для меня, однако способа преобразить свою уверенность в конкретную угрозу не видел. В отчаянии я еще раз зашел на его страничку на YouTube и, к ужасу своему, обнаружил, что все заставки «Нового Майами», равно как и столбик маленьких превьюшек, исчезли. Теперь на тускло-сером фоне расположилась довольно безобразная фотография: обнаженное мужское тело с частично отрезанными гениталиями. Внизу шла надпись: «Шварцкоглер, это только начало. Скоро следующий шаг».

Беседа, начинающаяся словами «Шварцкоглер, это только начало», вряд ли приведет к вразумительному результату. Но имя показалось мне смутно знакомым и я с должной тщательностью провел поиск в «Гугл».

Как выяснилось, речь шла о Рудольфе Шварцкоглере, австрийце, который мнил себя художником и в творческом рвении срезал кусочки плоти со своего пениса, шаг за шагом процесс фотографируя. Действо имело бешеный успех, и он продолжал свою карьеру до тех пор, пока от собственного шедевра не скончался. Кстати, я вдруг вспомнил, что именно этого персонажа высоко чтили в том парижском художественном кружке, что представил нам «Ногу Дженнифер».

Я мало понимаю в искусстве, но весьма привязан к собственным членам и органам. Даже Вайсс до сих пор не желал расстаться со своими, несмотря на все мои старания. Но я уже догадался, что данное направление обладает для него вполне определенной эстетической привлекательностью, особенно если продвинуться еще на шаг вперед, как он и обещал. В самом деле, к чему превращать в художественное произведение свое собственное тело, когда то же самое можно проделать с чужим, не причинив себе ни капли боли? И карьера, кстати, будет продолжаться много дольше. Я аплодировал великолепному здравому смыслу своего противника и предчувствовал, что следующий шаг в его художественной карьере увижу очень скоро…

В течение следующей недели я еще несколько раз заглядывал на YouTube, но на странице Вайсса ничего не менялось, а на работе у меня было столько дел, что вскоре все случившееся стало казаться далеким неприятным воспоминанием.

Дома было не лучше — копы по-прежнему охраняли вход, когда дети возвращались из школы, и, хотя большинство охранников были довольно милы, их присутствие все равно способствовало напряженности. Рита сделалась отрешенной и рассеянной, как будто постоянно ожидала важного звонка из-за границы, и это отрицательно влияло на ее (великолепную в обычное время) готовку. Мы дважды за одну неделю ели разогретые остатки вчерашнего ужина — неслыханное дело в нашем небольшом семействе! Эстор как будто почувствовала странность происходящего и впервые с тех пор, как я ее узнал, относительно притихла; они с братом постоянно сидели перед телевизором и пересматривали любимые диски, отделываясь от нас односложными замечаниями.

Один только Коди, как ни странно, выказывал некоторое оживление. Он с нетерпением ждал следующего собрания юных скаутов, несмотря на то что для этого нужно было наряжаться в ненавистные ему форменные шорты. Когда я спросил, с чего вдруг такое рвение, он признался, что надеется на смерть и нового вожатого, и, может быть, на этот раз увидит что-нибудь поближе.

Выходные не принесли никакого облегчения, затем, почти как всегда, наступило утро понедельника. И хотя я притащил на службу огроменную коробку с пончиками, этот понедельник не порадовал меня ничем, кроме новой работы.

Из-за случайной перестрелки в городе мне пришлось провести на жаре несколько бессмысленных часов. Погиб шестнадцатилетний юнец — судя по первомуже взгляду на брызги крови, его явно расстреляли из двигающейся машины. Но «явного» суждения для полицейского расследования недостаточно, вот мне и пришлось потеть на солнце, причем то, что я делал ради заполнения бланков, было опасно похоже на физический труд.

К тому времени, когда вернулся в участок, я растерял вместе с потом практически всю свою наносную человеческую оболочку и не хотел от жизни почти ничего — только принять душ, переодеться в сухое и чистое, а потом, быть может, зарезать кого-то, полностью этого заслуживающего. Естественно, мои медлительно пыхтящие мысли обратились к Вайссу, и, поскольку делать было больше нечего, лишь наслаждаться запахом своего собственного пота, я снова полез на его страницу.

И внизу страницы меня ожидала совершенно новая иконка-превьюшка.

Под названием «Декстер-рама!».

Выбора у меня, собственно, не было. Я кликнул по картинке.

Какое-то размытое пятно… затем звук горнов, что сменился неким благородным музыкальным отрывком, напоминающим о школьном выпускном вечере. Пошли кадры: трупы «Нового Майами» вперемежку со съемками увидевшей их толпы — и комментарии Вайсса.

«На протяжении тысяч лет, — выводил он, — с нами приключались страшные вещи… — Наплыв: трупы с пластиковыми масками на лицах. — Люди задавали себе один и тот же вопрос: зачем я здесь? И ответ всегда был один… — Наплыв: лицо из толпы в «Эльфийских садах», озадаченное, растерянное, и озвучка нарочито растерянным голосом Вайсса: — Не знаю…»

Смонтировано было так себе, куда хуже, чем в ранних опусах, но я постарался воздержаться от критики — в конце концов у самого Вайсса таланты в другой области, а двух хороших видеоредакторов он лишился.

«Тогда человек обратился к искусству! — с наигранной торжественностью объявил Вайсс; на экране появилось изображение статуи без рук и ног. — И искусство подарило ему лучший ответ… — Наплыв: бегун находит тела на пляже в Саут-Бич. — Однако традиционное искусство ставит нам пределы. Ведь традиционные средства, такие как масло и камень, воздвигают границы между самим художественным событием и нашим восприятием. А для нас, художников, искусство — это крушение преград! — Кадры падения Берлинской стены под восторженный рев толпы. — Такие художники, как Крис Берден и Давид Небреда, начинают экспериментировать, превращать в искусство самих себя, — один барьер долой! Но этого недостаточно, ведь для обычного, среднего зрителя… — Еще одно обалдевшее лицо из толпы. — …нет разницы между куском глины и безумным художником; барьер по-прежнему на месте. Не годится!»

На экране возникло лицо Вайсса; камеру слегка шатало, как будто он направлял ее на себя, а сам продолжал говорить.

«Нам нужно создать близость. Нужно сделать зрителей неотъемлемой частью процесса, чтобы грань исчезла. Нам нужны другие ответы на главные вопросы. Такие вопросы как: что есть правда? Где предел человеческих страданий? И самое главное… — Тут на экране появился тот ужасный, закольцованный кусок видео: Декстер Дебоширит с Дончевичем в белой кафельной ванной. — …как поведет себя Декстер, если из художника превратится в часть художественного произведения?»

Опять раздался вопль — приглушенный, но до боли знакомый. Хотя кричал не Вайсс, я уже когда-то это слышал, только не мог вспомнить где, а Вайсс уже снова был на экране, с полуулыбкой поглядывая себе через плечо.

«По крайней мере этот вопрос нам под силу, верно?» — произнес он.

А затем приподнял камеру, отвернул ее от себя и направил на какую-то дергающуюся груду на заднем плане. Изображение сфокусировалось, и я догадался, почему вопль показался мне знакомым.