Книга Похититель вечности - Джон Бойн

Еда никогда меня особо не интересовала, хоть я и любил хорошо пообедать, но кто же этого не любит. Тем не менее, в ту эпоху, во время моего единственного набега в ресторанный бизнес я кое–что узнал о еде, в частности — об импорте деликатесов и фирменных блюд из других стран, на чем мы в «Лендлз» и специализировались. Я стал интересоваться тем, что мы подаем в своих ресторанах, и вскоре мы взяли за правило готовить в наших заведениях только здоровую пищу, это стало нашим девизом. С навыками и талантом Миклоша мы подавали нежнейшие овощи, отборнейшие куски мяса и самые восхитительные пироги, которые мог себе вообразить человек. Столики в наших ресторанах никогда не пустовали.

В 1926 году меня пригласили в исполнительный комитет Пищевого управления, и я стал членом комиссии, занимавшейся анализом привычных диет вашингтонцев и разработкой общей политики их улучшения; тогда–то я и познакомился с Гербом Гувером[73], который за несколько лет до этого, в президентство Уилсона[74]состоял в этом комитете. Теперь он стал министром торговли, но по–прежнему поддерживал работу комитета. Мы стали друзьями и частенько обедали вместе, хотя подчас это было трудно — его вечно осаждали просители.

— Они думают, что я могу им чем–то помочь, — сказал Герб мне как–то вечером, когда мы сидели в отдельной кабинке в «Лендлз», неторопливо попивая бренди после роскошного обеда, приготовленного лично Миклошем. — Они считают, раз я министр торговли, то помогу им уклонится от уплаты налогов, если они со мной подружатся.

Вряд ли. Герб был известен как один и честнейших и неподкупнейших людей в кабинете министров. Я недоумевал, как ему удалось занять этот пост — учитывая его прошлое, и в особенности его благотворительную деятельность. Когда во время Первой мировой войны немцы вторглись в Бельгию и Нидерланды, Герб работал в Лондоне и получил от Антанты[75]задание обеспечить Бельгию провиантом, с чем блестяще справился: без его помощи в стране мог начаться голод. Несколько лет спустя, в 1921 году, он предпринял рискованный шаг, решив помочь Советской России, в которой начался ужасный голод. Когда его начали критиковать за то, что он протянул руку помощи большевикам, он закричал с балкона Белого дома:

— Двадцать миллионов человек умирают от голода. Каковы бы ни были их политические убеждения, их следует накормить!

— Сам не знаю, как я ее получил, — признался Герб, говоря о своей нынешней должности. — Но, похоже, у меня хорошо получается! — добавил он, широко ухмыляясь; его пухлая жизнерадостная физиономия растянулась в улыбке, вокруг глаз собрались морщинки. Так оно и было — страна процветала, и его присутствие в кабинете министров казалось гарантией благополучия.

Должен признаться, я получал огромное удовольствие от общения с ним и пришел в восторг, когда в конце 1928 года его избрали президентом. Прошло уже немало времени с тех пор, как я был близок с людьми, стоящими у власти, и никогда еще в Белом доме не было не никого похожего на Герберта Гувера. В марте 1929 года я присутствовал на его инаугурации за день до моего отъезда в Нью–Йорк и слышал его речь: он превозносил страну, сумевшую возродиться после Великой войны, и восхищался своими согражданами, смело идущими навстречу будущему. Хоть его речь и показалась мне длинноватой и перегруженной деталями, без которых американские граждане вполне могли обойтись, она тем не менее была бодра, оптимистична и предвещала, что грядущие четыре года станут весьма успешными. Поговорить мне с ним не удалось, но я пожелал ему удачи, веря, что уважение, которое американцы питают к нему, его гуманистическая натура гарантируют экономическое процветание страны, о котором он говорил — как и любой из его предшественников. Я и не предполагал, что к концу года страна будет ввергнута в великую депрессию, а его президентство закончится прежде, чем он успеет что–либо совершить.

Но еще меньше я ожидал, какую огромную цену заплатят за это мои близкие.

Дентон Ирвинг любил рисковать. Его отец, Магнус Ирвинг, был главой крупной нью–йоркской инвестиционной фирмы «КартеллКо» — он унаследовал ее от своего тестя, Джозефа Картелла. В 61 год Магнус перенес удар, который вывел его из строя, и компанию возглавил Дентон, отдавший лучшие годы своей тридцатишестилетней жизни работе с инвестициями и занимавший пост вице–президента компании. Герб, тогда уже — президент Гувер, познакомил нас парой лет раньше в Вашингтоне, и мы стали друзьями; перебравшись в Нью–Йорк, я встретился с ним и рассказал о своих планах, рассчитывая на его помощь.

Мы с Миклошем приняли щедрое предложение от консорциума инвесторов, пожелавшего купить нашу сеть ресторанов, — то было решение, ускорившее мой отъезд из столицы. Предложение было весьма щедрым, сумма значительно превосходила любые, которые мы оба могли заработать за (обычную) человеческую жизнь. К тому же Миклош моложе не становился, а его дети не проявляли интереса к ресторанному делу, и потому мы решили, что наш бизнес пора продавать. Это означало, что в добавление к уже имеющимся акциям и счетам у меня на руках оказалась изрядная сумма, которую необходимо было вложить в дело. Я подумал, что Дентон сможет мне что–нибудь посоветовать.

Дело было в марте 1929 года; за неделю мы вместе подобрали довольно солидный портфель ценных бумаг, поделив мои деньги между надежными процветающими фирмами — такими, как «Ю–Эс Стил» и «Дженерал Моторс», — быстро растущими — например, «Истмен Кодак», — и несколькими новыми передовыми компаниями, которые, как мы надеялись, в скором времени начнут приносить прибыль тем, кто желает рискнуть. Дентон был умным парнем, но я обнаружил, что ему недостает терпения; в этом мы с ним были несхожи. Как только он узнал, что я намереваюсь вложить солидную сумму, он обзвонил всех своих деловых партнеров, стараясь подобрать для меня лучшее, сделать самые разумные вложения, точно это он будет получать проценты с прибыли. Его энтузиазм забавлял меня, но вместе с тем заставлял верить в его силы, к тому же мне очень нравилось с ним общаться.

В это же время в мою жизнь вошла молодая женщина, с которой я никогда ранее не встречался. Ее звали Аннет Уэзерс; тридцатитрехлетняя почтовая служащая из Милуоки. Сырым апрельским вечером она появилась на пороге моей квартиры близ Сентрал–парка с двумя сумками и восьмилетним мальчиком. Я открыл дверь и увидел ее: платье на ней промокло насквозь, она с трудом сдерживала слезы и крепко сжимала руку своего сына. Я с удивлением посмотрел на нее, недоумевая, кто же это может быть и что ей от меня нужно, однако стоило мне бросить единственный взгляд на мальчика, и я сразу же догадался.