Книга Люди Кода - Павел Амнуэль

Муса бросил взгляд на вершину холма и замер. Темной тенью на ослепительно синем фоне перед ним стоял Пророк.

Значит, я умер, — мелькнула мысль.

Впрочем, это была скорее не мысль, но эмоция. Как следствие рассуждения вывод никуда не годился, и Муса легко нашел бы в нем сразу несколько противоречий, будь он способен рассуждать, а не только чувствовать.

Пророк был высок ростом, широкоплеч, борода спадала на грудь волной бархана, а глаз Муса не мог разглядеть, потому что вместо зрачков перед ним открылась пропасть, бесконечный туннель, всасывающий в себя любую мысль, любое движение.

— Аллах велик, и велика сила его, и нет пророка, кроме…

— Перестань, — сказал Пророк и сошел с вершины. Он приближался медленно, и черты лица его неуловимо менялись. Он оставался Пророком, потому что не внешние признаки определяют суть, но Муса с ужасом видел, как все больше и больше проступает облик того, с кем он вел смертельную схватку.

Мессия.

Муса не отрывал взгляда от двух открывшихся ему колодцев, он пил из них; Мессия, принявший образ Пророка, переключал в организме Мусы невидимые генетические каналы, перестраивал молекулы, работа эта была неблагодарной, потому что требовала точности и не гарантировала результата.

А потом колодцы взгляда неожиданно обмелели, и у Пророка оказались серо-голубые глаза.

Мессия смотрел на Мусу с любопытством, улыбался, и Муса подумал, что перед ним не тот человек, которого он собирался пытать в своем жилище. Похожий как две капли воды, но — не тот. Другой взгляд, другая улыбка. Другие мысли. Он знал, что другие, хотя и не слышал их.

— Да, ты прав, — сказал Мессия. — Мое имя Йосеф Дари, я тебе уже говорил об этом. Я должен быть тебе благодарен. Хотя и не хочется быть благодарным именно тебе. Ты вернул меня из смерти. Но ты едва не погубил народ.

Жаль, нет ножа. Ничего, обойдемся. Муса осторожно сделал шаг, силы вернулись, это он понял сразу и бросился вперед — движение было молниеносным, и Мессия, взмахнув руками, упал. С головы его свалилась кипа, и Муса успел даже втоптать ее в песок, прежде чем обрушился на еврея, вложив в удар всю накопившуюся злость. Хрустнула челюсть. Руки, пытавшиеся оттолкнуть Мусу, ослабли. Глаза Мессии закатились. Муса встал и начал бить еврея ногами. Он не получал от этого удовольствия, просто выполнял привычную работу, довершал начатое. Тело сначала дергалось, а потом перекатывалось от каждого удара как мешок. Песок на песке. Все.

Муса стоял, тяжело дыша, смотрел на врага, надеясь, что тот умер. Изо рта Мессии текла струйка крови, воротник белой рубашки уже пропитался ею, а на черном пиджаке крови не видно, и на песке тоже, но еще была кровь внутри, в желудке, будто Муса напился ею, горячей и сладковатой, как в детстве, когда он пустил кровь Ибрагиму с соседней улицы, а потом облизывал палец и был как никогда прежде горд, потому что кровь — это победа. Победа — это кровь.

Он победил.

x x x

— Илюша, — позвала Дина, прервав течение мыслей И.Д.К..

Он открыл глаза, вставать не хотелось, земля была теплой, на ней хорошо было лежать, и почему-то ему казалось, что от почвы исходит не только тепло, но и нечто иное, пробуждающее в мыслях ясность. Дина стояла над ним и смотрела в сторону леса.

— Там кто-то есть, — сказала она. — Человек.

И.Д.К. вскочил на ноги. Действительно, кто-то шел к ним — невысокий, коренастый, знакомый. И.Д.К. бросился вперед, еще не узнав, но уже узнавая.

— Андрюша! — кричал И.Д.К. — Андрей! Сын!

На мгновение он застыл, подумав, что Андрей не мог оказаться здесь, он в Москве с матерью. Впрочем, мысль была мимолетной — И.Д.К. подхватил мальчика на руки, живого, теплого, родного.

— Папа, — бормотал Андрей, — папа…

— Все хорошо, — сказал И.Д.К. — Но как ты здесь оказался? Нет, не рассказывай, просто вспомни, ладно?

Но и вспомнить Андрей толком не смог — картинки, которые он вызывал из памяти, хаотично перемешивались друг с другом (взгляд Мессии, тусовка в Москве, приезд в Израиль, он с мамой гуляет по Арбату и кормит голубей, Кфар-Хабад и Дом Мессии…). У И.Д.К. разболелась голова, и он вынырнул из воспоминаний сына, будто из мутного омута на свежий воздух.

— Дина, — сказал он, — это Андрей.

Женщина, которую отец назвал Диной, стояла рядом, тихо улыбаясь. Андрей понимал, что не должен любить эту женщину, но в то же время чувствовал, что прошло время обид, что люди свободны и в выборе, и в поступках своих, это было сложно для осознания, но Андрей знал еще, что изменился сам, хотя и не знал еще — как.

Дина подошла к ним, протянула руки: правую — Андрею, левую — своему Илье, И.Д.К. казалось, что из ладони в ладонь, из мозга в мозг перетекает сила, какой он никогда прежде не ощущал в себе. Ему было хорошо.

— Папа, — сказал Андрей, — а здесь есть еще дети?

— Нет, Андрюша. Пока нет.

— А чудовища?

— С чего бы им… — начал И.Д.К., но не закончил фразу.

Собственно говоря, откуда он знал, есть ли чудовища на этой планете. Что он вообще знал? Здесь могли быть и чудовища — почему нет?

— Ребята, — сказал И.Д.К., — давайте сядем и поговорим.

— Папа, что это в небе? Слово? Почему? Как оно там держится?

— Погоди, Андрюша, сейчас я тебе растолкую. Только вот сам пойму…

— А где солнце?

— Андрюша, ты можешь помолчать?

— Могу. А мама тоже будет жить здесь? И Мессия?

И.Д.К. с Диной переглянулись. Людмила и Мессия — что ж, возможно и это…

— Все. Садитесь вот здесь, трава совершенно сухая и теплая. Как перина… Андрюша, ты вспоминай, и я буду время от времени читать тебя. Дина, ты слышишь, как я сказал? А ведь правильно сказал… И тебя я тоже буду читать, а вы оба — меня. И тогда…

— А если ты еще при этом будешь говорить вслух, — сказала Дина, — то даже на рынке Махане Иегуда нет большего шума…

— Ты права, — согласился И.Д.К.

И замолчал.

x x x

К ночи Людмила осталась в доме одна. Никто не вспомнил о ней, никто не зашел за ней, и больше всего ее удивило, что никто не подумал, уходя, отключить в доме свет, газ и воду. В конце концов, если уходишь не за хлебом и, скорее всего, навсегда, естественно принять меры предосторожности. А если пожар? Или прорвет канализацию?

Выйти на улицу она не решилась — ей казалось, что, влившись в общий поток, она потеряет некую неощутимую нить, все еще связывавшую ее с сыном и с Мессией. Кроме того, Людмила просто боялась. Толпа всегда производила на нее впечатление безнадежности, даже если это была праздничная толпа на Красной площади. Людмила обошла здание, везде проверив, выключен ли свет, не текут ли краны, не работают ли зря телевизоры. Потом, прихватив на кухне пакет с «бейгеле» и пачку вафель, она вернулась в студию, единственное место в Доме, где вся аппаратура работала на прием информации из внешнего мира, села в тот угол, где сидела в момент ухода Мессии, и стала следить за фигурками на экране телевизора, отключив звук — ей не хотелось слышать слова, чтобы не впасть в панику окончательно.