Книга Зовите меня Апостол - Р. Скотт Бэккер

Я оставил дверь чуть приоткрытой, чтобы распахнулась сама, когда Молли примется стучать.

— Но я же была там! — выдала, всхлипывая, явившаяся Молли. — Ты должен мне поверить, я была!

Это она про «скрытый мир».

— Молли, нет никакого «скрытого мира».

Наплакалась, бедная. Глаза опухли. У меня тоже кое-что вздулось.

— Да нет же, нет, я видела собственными глазами!

Не отвечая, я обнял ее, увел подальше от двери, от летней прохлады к кровати, и мы занялись любовью — нашим наименьшим общим знаменателем, запасной позицией, куда отступают при разгроме. Молли качалась и дергалась надо мной в погоне за экстазом и забвением, долго не приходившим, а я думал: «Увижу это в памяти снова и снова — тысячу раз».

— Апостол, ты должен мне поверить!

Прошептала опасливо, будто по улицам Раддика шагали патрули, готовые ворваться в любой дом, будто светили в окна ищущие прожектора. Потом охнула.

— Баарс стер твой рассудок, — сказал я ей. — Сделал тебя чистым листом бумаги. Ты же знаешь, как работает гипноз…

Но я не сомневался: слова тут бесполезны. Она просто верила, не головой — нутром. Как любой из вас.

Инстинкт веры. Это как желание трахаться.

После мы просто лежали, я — на спине, она — на животе. Ощущение было: сделали все посильное нам в дотлевающем, кончающемся мире. Когда привычные норы и закутки рассыпаются в пыль, бедные ползучие зверюшки принимаются вовсю трахаться — чтобы побольше их отродья сумело пережить катаклизм.

Молли заплакала.

Непонятно, отчего и почему, но сообразил вдруг: я для нее — уже история, скверное воспоминание, холодный ком в желудке, ледяная волна ужаса, остановившая ее на полпути к цели. Ведь она уже почти забыла, почти оставила за спиной и меня, и Раддик…

Почти выздоровела…

Пару часов мы, раскинувшись на кровати, нежились и неспешно болтали. Неловко было как-то, будто мы — супружеская пара, почти собравшаяся развестись, но никак не способная решиться поставить финальную точку и отправиться на поиски иных гениталий.

Ее завербовали в Беркли. Как и Энсон, сперва она лишь подшучивала и высмеивала. Но вербовавший ее Мохаммед Кадри был так любезен и симпатичен, так настойчив. Ей нравилось его слушать, и ничего другого не оставалось, как слушать…

Мне кажется, у нас есть специальный кусок в мозгу, сотня миллионов нейронов или вроде того, эдакая умоляюще протянутая ладонь, вопиющая: «Ну положи в меня хоть что-нибудь, дай мне поверить! Заполни меня — я же пуста!»

И заполняют. И древнее дерьмо оживает снова, продолжается здесь и сейчас.

Впервые Молли подверглась гипнозу и ощутила «скрытый мир» 27 ноября 2006 года. «Системщики» празднуют день первого такого ощущения как новое рождение.

— Апостол, ты не представляешь! Это невероятно: не иметь тела, думать со скоростью света! Помнить все…

Будто стать ангелом — так она сказала.

Баарс призвал ее к себе месяц назад. «Системщики» уже давно готовились к неминуемой кончине Земли, потому, когда Баарс позвал, Молли бросила все и явилась. Он рассказал про план сыграть исчезновение Дженнифер, но больше ничего не раскрыл. Обязательно нужно было, чтобы Молли не заподозрили в принадлежности к «Системе отсчета». Иначе никто бы ей не поверил. Ей следовало обеспечить связь с прессой, подогревать интерес. Рыбка просто обязана была клюнуть на столь аппетитную наживку. Баарс говорил: пресса помешалась на сектах, газетчики обожают выдавать страшилки про изуверов. Набор таких страшилок — непременный арсенал любой культуры, используемый, чтобы противопоставить себя чужакам.

Уж кто-кто, а Баарс это хорошо понимал. Учил подобному дерьму других.

— Сказал мне: не сомневайся, — сообщила она, вытирая слезы простыней. — Сказал, что бы ни случилось непонятного, страшного — не сомневайся. Все — часть плана.

Но верующие всегда сомневаются. Рано или поздно вера проходит через надлом. Потому религии тратят так много усилий, борясь с недостатком веры, клеймят сомнения, объявляют их преступной слабостью. Странно, правда, — ведь путь сомневающегося куда труднее пути поверившего безоговорочно. И уж куда тернистее. Самое удивительное Божье свершение: убедить всех и вся, будто верить в Него — трудно и опасно.

Для Молли кризис настал, когда нашли пальцы Дженнифер. Тогда она впервые заподозрила в Баарсе просто безумца.

— Апостол, я чуть было не призналась тебе во всем, чуть себя не выдала!

— А мне показалось, ты веришь в реальность «скрытого мира».

Она заплакала, а я принялся потчевать ее глупыми россказнями: всегда их преподношу, если не знаю, о чем говорить. Плету анекдоты про свои игорные похождения, про нелады с законом.

Успокоилась, задышала ровно, сонно. Я поспешил спросить:

— А когда оно должно случиться? Ну, конец мира?

— В пятницу, — выговорила глухо, с трудом двигая губами за вуалью из рыжей шевелюры, не раскрывая глаз. — Мир всегда кончается по пятницам.

Вот же бля.

В Вегасе самая забава по выходным.

Я проснулся среди ночи. Рядом со мной на скомканных простынях лежала девушка — с разбросанными рыжими волосами, бледная, нагая. Дышала ровно и сильно.

На шторы падал багровый отсвет. Я встал, нагишом, как был, подошел к окну. Руками, отнявшими много жизней, отодвинул штору. На руки лег багрянец — не кровь, просто свет восходящего солнца. Хоть и было тепло, по коже побежали мурашки.

Стоял неподвижно, ожидая. Моя жизнь петляет среди женщин, травки и угара, мне редко выпадает любоваться рассветом. Я хочу его увидеть, эту воспетую пустышку, гигантский фальшивый спектакль. Хочу усмехнуться ему и обронить небрежно: «Кое-кто прекрасно живет в темноте».

Подумал — и увидел: что-то не то, неправильно, странно. Цвет и свет, формы — не те.

Огромная дуга солнца встала над зыбким горизонтом, разрослась, пылая кроваво, превратилась в ятаган, в накаленный полумесяц, режущий глаза беснующимся светом.

Заслонила небо от края до края, отодвинула, будто занавес, поднимаясь выше и выше над горной грядой атмосферных процессоров. Исполинское чудовище Солнце, давно бы иссушившее атмосферу, испарившее океаны, растопившее кору Земли, если бы она не была машиной.

Небо стало солнцем, солнце заслонило мир — будто смотришь на красный мяч, прицепленный к носу.

Все так очевидно и просто. Стоишь, облаченный в шкуру из иллюзий, и ясно до боли, почему столь многие решили остаться здесь, умереть здесь, а не удрать к звездам. Наши боги, наши стремления и страсти давно мертвы. Нам осталась лишь пустота, уходящая сама в себя, всюду одинаковая, как лента Мебиуса. Бесконечная череда монотонных повторений.

Если идти некуда, почему бы не вернуться к истокам? Почему бы не обожествить их?