Книга Федор Годунов. Потом и кровью - Иван Алексин

болезненным жаром.

А вот это я зря! Теперь он меня легко дожмёт. Теперь ему лишь немного выждать нужно, пока я слабеть начну.

Вот только Щербина ждать не захотел. Наоборот, никак не прокомментировав удачный удар, запорожец ещё больше взвинтил темп, бешено пластая клинком воздух.

Проклятье! Я так долго не выдержу! Вновь отступаю, с трудом отбыв рубящий удар в голову и клинок противника резко соскальзывает вниз.

Как я отбил коронный удал Щербины, и сам наверное объяснить не смогу. Просто на автомате, не осознавая, что делаю, резко опустил саблю, остановив смертоносную сталь в последний момент.

Не ожидал такого и мой противник, замешкавшись буквально на мгновение. Но мне и этого хватило! Отбросив клинок противника в сторону, бросаюсь в отчаянном выпаде, коля словно рапирой. И тяжело опускаюсь на колени, с натугой втягивая в себя влажный воздух.

Глава 18

Проснулся я от головной боли, удушливым обручем стянувшей череп. Я невольно застонал и, превозмогая накатившую слабость, сел на лавке, служившей мне ложем в эту ночь. Попытался сглотнуть и не смог. Во рту полыхала пустыня, немилосердно выжигая внутренности. Меня затошнило.

Вот же! Явно вчера перебрал. А куда было деваться, если после победы над Щербиной, меня чуть ли не силком опять в шинок затащили? И даже из-под лавок казаки к кружкам потянулись, чтобы за мою победу выпить? В общем, на своих двоих я оттуда уже не ушёл.

— Очухался? — скрипнула дверь, полоснув лучом света по сумраку хаты и ко мне подошёл Порохня. — Эк тебя вчера развезло, — хмыкнул он с одобрением и, развернувшись, скрылся в потёмках. Характерно булькнуло. — На вот квасу выпей, — сунул мне казак в руки деревянный ковш. — Немного полегчает.

Я жадно приникнув к живительной влаге, в три секунды выдул весь ковш. Посидел немного, бездумно таращась в полусумрак и прислушиваясь к собственным ощущениям Вроде, и впрямь, немного полегчало. Во всяком случае, бушующий внутри пожар, удалось немного пригасить и тошнота почти прошла.

— Оно бы лучше горилки выпить, — заметил, между тем, Данила, заставив меня передёрнуться. — Да тебе нельзя. Нужно голову ясную иметь, — пояснил он мне, отбирая ковш. — Пошли во двор.

— Пошли, — обречённо прогнусавил я, чувствуя по голосу пожилого сечевика, что он всё равно не отстанет.

По-видимому, спокойно отлежаться, мне здесь не дадут. Вот только насчёт ясной головы, Порохня погорячился. Мысли словно жернова еле ворочаются.

Снаружи было довольно свежо. Я поёжился, вдыхая влажный, слегка отдающий гарью воздух, вздохнул, шагнув на сочащиеся влагой ошмётки снега.

Ни слова не говоря, казак подвёл меня к стоящей возле стены бочке, доверху наполненной водой и, разбив ковшом тонкую корку льда, зачерпнул.

— Снимай рубаху.

Слова протеста застряли в горле, натолкнувшись на непреклонный взгляд запорожца. Тяну через голову рубаху, стараясь не задеть туго затянутую рану на предплечье, топчусь возле бочки, поёживаясь на промозглом ветерке и чуть не реву, окаченный ледяной водой.

Процедура повторилась ещё пару раз, чуть не превратив меня в ледяную статую. Затем, сунув в руки кусок материи, казак завёл меня обратно в курень, усадив за стол.

— Давай поедим да заодно обсудим, кое-чего, Чернец.

— А что там обсуждать? — тяжело вздохнул я. Похмелье, не выдержав пытки ледяной водой, почти отступило, но настроение у меня от этого не улучшилось. — Думаешь будут проблемы из-за того, что я убил Щербину? Так он вроде сам меня на поединок вызвал. То многие видели. И одолел я его честно, у всех на глазах.

— Про Щербину ты забудь — пренебрежительно махнул рукой казак. — Это для дела даже хорошо, что он тебя на поединок вызвал. Теперь никто на Сечи не скажет, что ты плохой воин и саблей владеть не умеешь. Как-никак опытного казака зарубил. Да и выживет Щербина, скорее всего, если лекарь не врёт, — весело оскалился Порохня. — Грудь ты ему знатно проткнул, да по всему видать, не в том месте, где нужно было. Так что теперь у тебя лютый недруг в Сечи появился.

— Опять драться придётся? — тяжко вздохнув, поинтересовался я.

— Не придётся. Дважды за одну обиду на поединок вызывать, не по обычаю будет. Лыцарство такое не одобрит. Так что о Щербине, пока, забудь. Тем более, что ты его на лавку надолго уложил. Хорошо, если к весне на ноги встанет.

— А что тогда? — не понял я, куда клонит Данила. — Думаешь, меня при дележе добычи могут обойти?

— Об своей доле ты Чернец, не волнуйся. Там всё честно будет. Сегодня же и получишь сполна всё, что за своё участие в походе заслужил. Но сначала нужно в церковь сходить, там отец Иннокентий за упокой души погибших в походе службу вести будет. Хоть все и знают, что ты чуть было монахом не стал, но то, что в вере крепок, показать будет не лишним.

— А зачем? — удивился я.

Дело в том, что хоть Сечь и являлась в этих краях оплотом христианской веры, но отношение к посещению церкви и соблюдению религиозных правил и обрядов было довольно терпимое. Хочешь зайти в церковь помолиться — идти, мимо пройдёшь, ну и пёс с тобой. Твоя душа — тебе, на том свете и ответ перед Богом держать. Остальным до этого дела нет. Лишь бы крест на шее носил да имя Христово открыто не ругал.

— А ты думаешь, зачем тебя Тараско в шинок вчера потащил? — усмехнулся Данила. — Нет. Удачное завершение похода отпраздновать — это дело нужное. Но главное, он товариществу тебя показал, сечевиков к тебе расположил. Он ведь, пока вы там гуляли, многим о тебе рассказал; о том, сколько ты пользы в походе принёс и как несправедливо с тобой старши́на обошлась. Да и мы с Грязным с сечевиками знатно посидели. Здесь ещё помнят, как он с татарвой рубился, — Порохня усмехнулся в усы и со значением добавил: — А сегодня казакам по ковшику поднесут, а заодно об обещании за тебя на Раде слово кликнуть и напомнят. Так что готовься, Федька. Быть тебе сегодня в запорожцы принятым.

Здрасти. Вы пицу заказывали? Нет? Всё равно мы идём к вам!

Похоже Порохне и Бородавке и заняться больше нечем, ктоме того как меня в казаки пропихнуть. И моего мнения по этому поводу отчегото никто не спрашивает.

— А разве не старши́на решает, когда