Книга Сто имён одной воровки - Леди Ирбис

могла спать — ей постоянно казалось, что стоит лишь уснуть, как артефакт сразу же исчезнет. Так что ночи в стоге сена и заброшенном сарае рядом с наспех разведённым костерком она проводила в тревожном забытье, вцепившись в сумку и то и дело вздрагивая от шорохов или дурных мыслей. Но на исходе девятого дня от начала вылазки Мия въехала в Портамер, ощущая себя свободной и ни от кого не зависящей женщиной.

Город не спал. Она вернулась как раз в канун Дня Единения Небесного, и дланебоязненные горожане вовсю готовились к празднику — пекли медовые коврижки, которые завтра по утру понесут освящать в церкви, украшали дома ветвями кипариса, букетиками лаванды и лазурными лентами. По всему городу зажигали фонари, над дверями вешали масляные лампы, чтобы разогнать ночную тьму и таившихся в ней исчадий Подземного мира, в святую ночь желавших, как говорили церковники, поживиться душами истово верующих. Мия не торопясь шла по залитым светом улицам, вертела головой и разглядывала празднично убранные дома. За открытыми ставнями дрожали отблески свечей, по воздуху плыл аромат корицы, мёда и миндаля, а над головой приветливо мерцали звёзды. В груди теснилось множество чувств: и радость, что она наконец-то вернулась, выбралась живой из окаянного замка, и тревога, что в самый последний момент что-то может пойти не так, и предвкушение скорой свободы. Мия двумя руками крепко прижимала сумку с артефактом к себе и пыталась представить, что её ждёт впереди, после выкупа. Огромный безграничный мир дружелюбно раскрывал перед ней объятия и предлагал всё, что только можно было вообразить. Видения прекрасного будущего кружили голову, тело казалось лёгким, словно пушинка.

Глядя на редкие тёмные окна и немногочисленные неукрашенные двери, Мия думала, что если бы церковникам захотелось выследить всех еретиков Портамера, то лучше дня, а точнее ночи, они бы не нашли. Правда, с каждым годом тарсийцев, верных Старым Богам, становилось всё меньше — большинство из них и так поклонялись пятерым главным богам — богине Солейн, праотцу Тарогу и праматери Мальтерии, их сыну Сигорду и дочери Ренелис — богине урожая, плодородия и женственности, которых теперь именовали не иначе, как Дланью Небесной. Ведь намного проще молиться в светлых церквях, чем приносить дары упрятанным в укромных местах, подвалах, пещерах и едва ли не в канализации идолам, да ещё и рисковать быть обвинёнными в ереси. Но, конечно, не для Мии, в покровительницы для себя выбравшей Алетину, охранявшую всех женщин, берущих в руки оружие, и Демитию, богиню скрытности и обмана, издавна защищавшую воров и всех, кто таится в тенях.

Привычно пройдя через широкую площадь перед церковью святой Алексии, которая уже завтра с утра заполнится нарядными прихожанами, стремящимися на праздничную службу, Мия свернула в проулок, спустилась по каменной лестнице и не глядя нащупала барельеф. Дверь как обычно бесшумно открылась, и Мия нырнула в непроглядную тьму. Она на ощупь пробралась к стоявшему у стены дивану, повалилась на него и наконец заснула глубоким и спокойным сном до самого утра.

— А я уж думал, что и ты не вернёшься. Мия вздрогнула, кое-как приподнялась на локтях и осоловелым взглядом обвела комнату. На тележных колёсах под потолком уже горели свечи, в соседней комнате слышались приглушённые шаги и бормотание, а прямо над ней, опираясь на свою трость, стоял Ваган, по случаю праздника одетый в белый камзол, расшитый золотом и драгоценными камнями.

— Доброго утра, мастер, — сказала она, протирая никак не желавшие разлипаться веки.

— И что? Ужель с пустыми руками явилась?

В ответ Мия только хмуро глянула на мастера, открыла сумку, которую всё это время прижимала к груди и показала её содержимое. Глаза Вагана расширились, брови поползли на лоб, и он едва ли не ахнул, но, как видно, вовремя взял себя в руки. Ни слова не говоря, он поправил кружевное жабо, заколотое брошью с изумрудами, и отошёл к одному из стеллажей. Там он взял небольшой деревянный сундучок с золочёными уголками, со всех сторон украшенный резьбой, поставил его на столик рядом с диваном и откинул крышку.

— Пошлю за коляской, сейчас же к достопочтенному мэтру поедем, — Ваган смерил Мию брезгливым взглядом и добавил: — Ты хоть в порядок себя приведи. Выглядишь так, словно тебя всё это время по кустам да канавам таскали.

На счастье, своё служаночье льняное платье Мия в последний раз оставила именно здесь и ей не пришлось идти в дом Лаккии. Она быстро переоделась, умыла лицо из небольшого глиняного кувшина, а растрёпанные кудри завязала в узел на затылке и сверху натянула чепец. Потом вынула из сумки артефакт и бережно уложила его в сундучок, как оказалось изнутри обитый алым бархатом. На рунах вспыхнули искорки — может, от пламени свечей, а может, от заключённой в них магии. Мия негромко вздохнула — неужели и впрямь эта вещица обеспечит ей свободу?

— На выход, Кудряшка. Коляска подана, — Ваган появился на лестнице и поманил её рукой, Мия коротко кивнула и последовала за мастером.

На площади уже было не протолкнуться, а с примыкавших к ней улиц всё прибывали и прибывали желающие хоть глазком глянуть на утреннюю службу. Прихожанами церкви святой Алексии, располагавшейся пусть и не в самом зажиточном районе Нижнего города, но и не в трущобах близ порта и верфей, были в основном торговцы, ремесленники средней руки да мелкие служащие таможни и Морской Торговой компании. Почтенные мужи в серых и бежевых камзолах, в начищенных туфлях и с белыми шейными платками степенно ступали в окружении своих семейств. Их супруги с убранными в аккуратные прически волосами и в лучших своих платьях с вышивкой и кружевом в скромных вырезах несли на руках совсем малых детей, а те, что постарше, цеплялись за их юбки и глазели по сторонам. Из-за распахнутых церковных дверей раздавались монотонные песнопения, и в воздухе стоял густой аромат лаванды и освящённого масла.

Перед быстро идущим благородным господином толпа расступалась как живая, люди угодливо кланялись и растягивали рты в улыбках. А вот Мие приходилось едва ли не прорываться вперёд. Какая-то дородная женщина толкнула её бедром, обтянутым не в меру узким платьем, от этого увесистого толчка Мия едва ли не упала на сморщенную старушку с корзинкой в руках. Корзина отлетела на мостовую, из беззубого рта старухи полетели ругательства, совсем не сочетавшиеся с её тщедушным видом. Мия еле успела увернуться от удара клюкой. Рядом заплакал ребенок и зашикала его мать. Кто-то наступил Мие на подол, она потеряла равновесие и едва не упала, но