Книга Анархия. Неумолимое возвышение Ост-Индской компании - Уильям Далримпл

миссии".

Среди темной ночи они преодолели выход из озера по пояс в воде, неся на плечах мушкеты и пороховые сумки. Таким образом они добрались до оборонительных укреплений, где установили лестницы и взобрались на стены. Защитники, полагаясь на сложность переправы через воды нуллы и озера, не обращая внимания на врагов, крепко спали на своих поддонах. Англичане открыли огонь и обрушились на них, убив и ранив многих.

В темноте войска роты столпились внизу перед воротами, и как только их открыли, они вошли туда в едином порыве и устроили бойню, подобную той, что бывает в Судный день, с воплями проклятых, поднимавшимися повсюду! Многие - те, кто проснулся и не был зарезан во сне, - в панике бросились бежать через наводненную муссонами реку и утонули в ледяном, стремительном потоке. В ту ночь почти пятнадцать тысяч человек встретили свой конец. Было захвачено сто пушек.

Наджаф Хан сумел каким-то образом вырваться из лап англичан и направился в горы; но многие другие были утоплены или расстреляны при переправе через реку. Одной группе во главе с Сумру также удалось, после долгих падений и спотыканий, присоединиться к остаткам армии Мир Касима в Монгыре . Англичане забили победные барабаны и подняли свой боевой штандарт в завоеванном лагере. Битва закончилась через полтора часа после рассвета.

В ту ночь Мир Касима не было в форте; он только что отправился в Монгхир и жил, чтобы сражаться еще один день. Но он так и не смог полностью оправиться от потери Удхуа Нуллы. Он, казалось, разломился на две части; он выдавал все признаки горя и несчастья и провел весь день в крайнем унынии... Он бросился на свою кровать, корчась в муках горя, и перестал слушать советы Гургин-хана". Не имея других вариантов, он отступил в Патну , прихватив с собой пленных.

Теперь Мир Касим стал одержим идеей, что его предали и что его собственные командиры действуют против него. Он уже был склонен к злобной жестокости, - писал Ансари, - но теперь, когда звезда его удачи померкла, а в его управлении появились трещины, он все дальше продвигался по пути жестокости".

Обеспокоенный и подавленный чередой поражений, он решил отправить свои сокровища и драгоценности, а также любимую жену в большой форт Рохтас в сопровождении нескольких доверенных лиц. Всех остальных женщин своего гарема он отпустил на свободу, просто выгнав их на улицу. Эти два громких поражения и шокирующее изгнание женщин заставили некоторых из его приближенных отвернуться от покорных взглядов. Но поскольку злобная жестокость Мир-Касима не оставляла никому места для самостоятельного суждения в словах и поступках, его власть оставалась прежней. С каждым днем он допускал все больше подозрений в свой адрес и, наконец, отдал приказ убить всех своих многочисленных пленников.

В своей паранойе Мир Касим первым делом приказал убить Гургин-хана, Волка, своего самого преданного армянского командира. Свидетелем этого акта крайнего безрассудства и членовредительства был Жан-Батист Жантиль. "На марше к Патне, - писал он, - враги Мир-Касима убедили его, что его предал его министр, Гургин-хан, который, по их словам, находился под влиянием своего брата, удерживаемого англичанами в их лагере. Наваб поклялся уничтожить своего верного министра, оклеветанного как предатель. Гургин-хан был полностью осведомлен об этих одиозных планах". Джентиль пишет: "Я всегда ставил свою палатку рядом с палаткой министра, и мы вместе принимали пищу".

Однажды, когда он опоздал к ужину, я сидел перед различными блюдами, присланными с кухни наваба, и начал есть из них: вошел министр и остановил меня, сказав: "Что ты делаешь? Разве вы не знаете, что они могут быть отравлены? Как неосторожно с твоей стороны, когда ты знаешь, сколько клеветы распространяют обо мне и моем брате - у меня много врагов, берегись! Он тут же приказал убрать эти блюда, а на стол принесли другие, приготовленные менее подозрительными руками.

На полпути между Монгиром и Патной была предпринята попытка убить его. По случайности из-за жары я поставил свою кровать напротив его палатки, поэтому убийцы решили, что их заговор раскрыт, и отложили его до следующего дня, который был днем марша. Министр прибыл позже обычного из-за плохих дорог и потребовал немедленно подать ужин. Когда он пересекал лагерь своей кавалерии, к нему среди лошадей подбежал кавалерист из Моголов, который пожаловался на нехватку денег и на то, что продукты питания стали недоступно дорогими, хотя он только что получил жалованье.

Гургин-хана возмутила просьба мужчины дать ему еще денег, он позвал одного из своих сопровождающих, и всадник удалился. Меня охватила жара, и, поскольку министр теперь говорил о других делах, я покинул его, чтобы найти место попрохладнее. Не успел я пройти и тридцати шагов, как услышал, что служители, оставшиеся со священником, зовут на помощь: Я повернулся и увидел всадника, который рубил мечом Гургин-хана.

Его сопровождающие были безоружны и одеты в легкие муслиновые халаты, как и министр: было уже поздно приходить на помощь, так как он получил три удара, быстрых как молния: первый разрубил половину шеи, второй пробил плечевую кость, третий отсек почки. Убийца еще раз ударил его по лицу, когда он упал на землю, споткнувшись о длинные конские тетивы, когда пытался добежать до своей палатки, расположенной в пятидесяти шагах от него. Так как на нем был только тонкий легкий муслин, меч пронзил его насквозь. Всадник исчез, как только он нанес ему удар.

Я подбежал, помог усадить министра на паланкин и приказал носильщикам отнести его в палатку, где он жестом попросил дать ему что-нибудь попить: мы дали ему воды, которая вытекла из раны на шее. Увидев меня рядом с собой, Гургин-хан пристально посмотрел на меня и трижды ударил себя по бедру, как бы давая понять, что он стал жертвой клеветы и что я должен позаботиться о своей безопасности.

Затем настала очередь Раджи Рам Нарайна, бывшего губернатора Патны, который так храбро сражался против Шаха Алама. Раджа Рам Нараин был кайастом, выходцем из индуистской общины, служившей Моголам в качестве администраторов и часто отправлявшей своих детей на обучение в персидское медресе. Рам Нараин вырос в любви к персидской поэзии и был одним из учеников Шайха Мухаммада Али Хазина из Исфахана, возможно, величайшего персидского поэта XVIII века, который в качестве изгнанника переехал в Бенарес. Понимая, что его казнь неминуема, Рам Нараин написал последнюю серию двустиший в стиле своего устада (поэтического мастера). Эти стихи, полные грусти и покорности, были когда-то