Книга Поездка в Хиву - Фредерик Густав Барнаби

запинается, – откликнулся мой татарин. – Он ведь чуть не упал подо мной, пока сюда ехали. Дай мне Бог шею не свернуть, прежде чем доберемся до Хивы.

Когда мы ехали через реку, навстречу нам попадалось множество местных повозок с двумя большими колесами – такие называются арба – в каждую запряжено по одной лошади. По льду также двигался караван верблюдов, принадлежавший одному из встреченных нами купцов. Переправа оказалась крепкой и надежной, как проезжая дорога, и с легкостью выдержала бы артиллерийскую батарею 18-фунтовых орудий. Движущиеся нам навстречу хивинцы были одеты по большей части в красные халаты длиной до самых пят. Материалом для этих нарядов послужила комбинация шелка и хлопка, щедро подбитого стеганой тканью для защиты от холода. Головы их прикрывали шапки из черной овчины, высотой, пожалуй, даже превосходящие медвежьи головные уборы наших гвардейцев. К седлу каждого мужчины было приторочено длинное одноствольное ружье с коротким и богато украшенным прикладом. Выполненные из дерева седла покрывали затейливые орнаменты с позолотой, эмалью и бирюзовыми камешками. Уздечки и металлические части выглядели начищенными и хорошо подогнанными, составляя разительный контраст к неряшливой упряжи татарских всадников. Лошади тоже принадлежали к другой породе, превосходя в размерах своих степных собратьев. Средний хивинский конь достигает в холке пятнадцати хэндов, и множество раз мне попадались такие, что были точно не меньше шестнадцати.

Всякий человек, встречавшийся на нашем пути, не упускал случая поприветствовать нас традиционным арабским восклицанием «Салам алейкум», на что каждый из нас отвечал в свою очередь «Алейкум ассалам»; и пока караваны расходились бок о бок встречными курсами, перекликающиеся голоса путников продолжали долетать до моего слуха, подобно повторам в литании, и вдруг уносили меня мыслями далеко отсюда – в другие совсем обстоятельства и сцены на моем родном острове.

Незаметно подступила ночь, и подъехавший ко мне проводник сообщил, что лучше сегодня не ехать в Угенч, а заночевать в каком-нибудь придорожном доме – благо таких здесь имелось предостаточно. Получив мое согласие, он стал подъезжать ко всякому попадавшемуся нам жилищу и внимательно осматривать его.

– Что он делает? – спросил я Назара.

– Пытается найти дом побогаче, чтобы голодными не остаться, – прозвучал ответ. – 1лупо ночевать у нищих. Им самим есть нечего.

Наконец поиски проводника увенчались успехом, и он остановил своего коня рядом с большим, солидно выглядевшим квадратным зданием, возведенным из саманного кирпича. В дом вели деревянные, обитые железом ворота. Проводник постучал в них рукоятью кнута, и к нам вышел тяжело ступавший, согбенный от возраста старик, который спросил, что нам нужно.

– Мы просим вашего гостеприимства на ночь, – прозвучал ответ.

Старик на это немедленно крикнул слуг, будто ждал нас. Несколько человек выбежали на его голос, подхватили моего коня под уздцы и помогли мне спешиться.

Тут выяснилось, что изначально принятое мною за дом сооружение было просто квадратной оградой из четырех высоких стен, тогда как само жилище, построенное из того же материала, что и забор, располагалось внутри. Похожая на ворота дверь, но только меньшего размера, вела в конюшни, откуда, в свою очередь, неширокий проход вел в жилую часть здания. Еще одна дверь в противоположной стене вела в гарем и другие помещения для частного пользования. Хозяин мой распорядился хорошенько накормить наших лошадей и верблюдов; увидев, как Назар развязывает мешок с ячменем, притороченный к одному из животных, он жестом остановил его.

– Разве нет у меня зерна? – покачал головой хозяин. – Неужели вы мне не гости?

И, кликнув слуг, он велел им присматривать за нашей тягловой силой как за его собственной.

Меня провели в просторную комнату, устроенную, очевидно, для торжественных случаев и подобных мне путешественников. Половина помещения была застелена толстыми коврами. Там располагалось почетное место для приезжих; в середине комнаты, где не лежали ковры, находился небольшой квадратный очаг. Он был наполнен древесным углем, окруженным загородкой примерно в три дюйма высотой. Загородка формировала своеобразную каменную полку, на которой стоял медный сосуд, формой своей похожий на так называемые помпейские кувшины. Сосуд покрывала богатая вязь, а похожий на лебединую шею носик предназначался для удобного омовения рук перед трапезой. По другую сторону от очага имелось украшенное разноцветными плитками квадратное углубление, куда вели две ступени. Тут совершались омовения, и глубина примерно в три фута позволяла уберечь остальные участки комнаты от возможных брызг.

Окнами служили две узкие ниши примерно двух футов длиной и шести дюймов шириной. Стекло в них, разумеется, отсутствовало, как и повсюду в этой местности; от ветра защищали деревянные ставни. В качестве гардероба использовались несколько вбитых в стену колышков, на которые мы повесили свою одежду. Часть комнаты, не предназначенная для меня, была застелена грубыми тряпками. Там надлежало сидеть моей свите.

Наконец появился хозяин. Он принес большое керамическое блюдо с рисом и бараниной, а слуги его внесли корзинки с хлебом и вареными яйцами. Затем появилось молоко в глиняном кувшине и гигантская дыня весом никак не меньше двадцати пяти фунтов. Дыню принесли на подносе. Все эти блюда расставили у моих ног; сам я восседал на коврах, а голова моя опиралась на богато изукрашенную шелковую подушку, специально принесенную моим заботливым опекуном. Когда все яства заняли свои места вокруг меня, поклонившийся до земли хозяин испросил разрешения удалиться; затем, не поворачиваясь ко мне спиной, он отступил несколько шагов назад и уселся рядом с Назаром и проводником, которые буквально пожирали глазами богатое угощение, несомненно являвшееся разительным контрастом всему тому, чем мы перебивались предыдущие тринадцать дней.

Я жестом пригласил владельца дома подойти и сесть рядом со мной. Он выполнил мою просьбу с видом величайшего смирения, поскольку хозяин в таких случаях считает своим долгом исполнять обязанности слуги по отношению к прибывшему гостю.

Размер и аромат предложенной дыни меня по-настоящему удивил. Она была так свежа, словно ее принесли прямо с грядки. Климат здесь настолько сухой, что для сохранения дынь хивинцам требуется лишь поместить их в хранилище с температурой около двух градусов выше нуля; если плодов коснется настоящий холод, они утратят свой аромат и к столу их уже не подашь. Местные дыни знамениты по всему Востоку. В прежние годы их отправляли даже в Пекин к столу китайского императора. Некоторые достигают в весе сорока фунтов, а вкус их столь восхитителен, что человек, знакомый с этим лакомством только в Европе, вообще вряд ли уловит какую-то связь между известным ему кушанием и нежнейшими благоухающими хивинскими дынями.

Я, кстати сказать, впоследствии добыл через одного русского офицера в Хиве несколько дынных семян и привез их домой. У нас они, к сожалению,