Книга Колокол и держава - Виктор Григорьевич Смирнов

знаку государя старец Симонова монастыря Досифей предложил в митрополиты архимандрита Зосиму Брадатого. Скромно потупясь, встал невысокий монах с одутловатым лицом, внушительным брюшком и реденькой, словно в насмешку над прозвищем, бородкой. Архиереи зашептались, не скрывая недоумения. О Зосиме знали лишь то, что он принял постриг совсем недавно, а до этого служил в государевой канцелярии.

Воспользовавшись короткой паузой, великий князь трижды стукнул посохом в пол и объявил о поставлении Зосимы Брадатого новым Митрополитом Московским и всея Руси. Ошарашенные архиереи молча наблюдали за тем, как великий князь возлагает украшенную бриллиантами и самоцветами митру на голову Зосимы. А под сводами палаты уже звучал голос новопоставленного митрополита, велеречиво благодарившего государя за оказанную честь. Завершая свою речь, Зосима возгласил:

— Бысть Москве новым Римом, а тебе, государь, — новым императором Константином, заступником всего православного мира! Ты един под небесем христианский царь, именуешись во всей вселенной, во всех христианах. Аминь!

Многозначительно переглянулись братья Курицыны. Они рассчитывали на то, что поднятый ими с самого низу, обремененный пороками Зосима будет делать и говорить только то, что ему прикажут, а он оказался хитрее. Точно угадал тайное желание государя встать в челе православного мира, к тому же удачно ввернул непривычный еще на Москве титул царя. Ловок, бестия!

По завершении собора Зосима пригласил архиереев на братскую трапезу. Готовясь к своему первому выходу, перемерил в ризнице все одеяния, доставшиеся ему от предшественников, придирчиво выбирал клобук, посох и панагию, тщательно расчесал власы и бородку, умастился благовониями. Закончив приготовления, долго гляделся в большое венецианское зеркало, все еще не веря случившемуся.

Давно ли подьячий Афоня Брадатых корпел над скучными бумагами, не подозревая, какой головокружительный поворот готовит ему судьба! А началось все с исповеди. Звали того священника отец Алексей, и был он протопопом Успенского собора. Обыкновенно Афанасий каялся только в малых винах перед Господом, а тут под ласково-проницательным взором исповедника вдруг вывалил все свои тайные грехи и пороки. Признался, что не в силах побороть в себе тягу к смазливым вьюношам, оттого и не обзавелся семьей. И хотя содомским грехом на Москве особо не удивишь, дорога наверх по служебной лестнице была закрыта, а другие подьячие зло над ним глумились. С горя Афанасий стал пить, но самое страшное — он перестал верить в Бога!

Выговорившись, ждал гневной отповеди, суровой епитимьи, но священник всего лишь мягко пожурил его и отпустил грехи. Потом они долго беседовали, и с того дня отец Алексей стал для Афанасия самым близким человеком на всем белом свете. Протопоп в свой черед поведал духовному сыну, как, еще в бытность новгородским священником, он тоже разуверился, но, по счастью, ему повстречался ученый лекарь из Киева. Благодаря ему Алексей обрел новую истину, скрытую от непосвященных в Ветхом Завете, снова уверовал в Господа, но не в того, которого малюют в человечьем облике неграмотные богомазы, а в Единого и Всемогущего Бога, однажды открывшегося сынам Израиля.

Спустя небольшое время протопоп Алексей свел Афанасия Брадатых с такими людьми, которые нипочем не удостоили бы своим вниманием простого подьячего. То были посольские дьяки братья Курицыны, государев переписчик Иван Черный, духовник супруги наследника Иван Максимов, придворный астролог Мартин Былица. За дружеской трапезой велись вольнодумные беседы, в которых политика мешалась с науками, придворные интриги — с рассуждениями о религии. В голове Афанасия рушился привычный мир, а на его месте вырастало нечто неведомое, пугающее и соблазнительное. Сам он поначалу помалкивал, но затем стал время от времени вставлять свои замечания, которые воспринимались его новыми знакомыми вполне благосклонно.

Будучи от природы неглупым малым, Афанасий понимал, что все это неспроста, что его к чему-то готовят. Но когда однажды отец Алексей предложил ему принять монашеский постриг, он едва не утратил дар речи:

— Какой из меня монах, отче! Грешник я великий, тебе ли не знать!

— На то и обитель, чтобы грешники праведниками становились, — спокойно возразил отец Алексей.

Из его дальнейших слов Афанасий понял, что высокие покровители хотят со временем сделать его архимандритом Симонова монастыря. Обитель считалась придворной, ее патроном был сам великий князь, а посему и возглавить ее должен доверенный человек. Прежний настоятель уже стар, посему постриг надо принимать не мешкая.

Пришлось соглашаться.

Обряд пострижения глубоко взволновал Афанасия. Перед входом в храм ему велели разоблачиться до нижней рубашки в знак отвержения от мира. К Царским вратам он полз по холодному каменному полу в сопровождении монахов с зажженными свечами, прикрывающими его своими мантиями. Гулко раздавался под сводами храма тропарь:

— Спаситель! Открой мне объятия Отца моего. Жизнь мою я провел блудно, взирая на неисследованное богатство Твоих щедрот. Теперь же не презирай мое обнищавшее сердце. К тебе с умилением взываю: я согрешил, Отче, против Неба и перед Тобой.

Прозвучали суровые вопросы и смиренные ответы Афанасия. Со звоном упали на каменный пол ножницы. Это настоятель испытывал твердость постригаемого троекратным повелением подать ножницы и двукратным их отвержением. И каждый раз тот смиренно подавал ножницы и целовал руку настоятеля. Приняв их в третий раз, тот крестовидно постриг Афанасия и нарек его новым именем Зосима, то есть «отмеченный знаком жизни». Монахи вручили новому собрату хитон, параман, рясу, пояс, мантию, камилавку, клобук, сандалии, дали в руки четки.

В первые годы инок Зосима вел себя самым примерным образом: усердно читал Писание, зубрил псалмы и молитвы, пел на клиросе, выдерживал посты, заискивал перед старцами. И когда прежний архимандрит отошел ко Господу, братия не стала противиться желанию попечителей монастыря избрать Зосиму архимандритом своей обители.

Тут уж он дал себе волю. Стал носить шелковые рясы, снова пристрастился к вину, благо хмельное зелье в монастырских погребах не переводилось, а потом нашел себе и сердечного дружка — женоподобного монашка с томными глазами. От упреков старцев отмахивался как от оводов.

Как-то на Крещение в Симонов монастырь приехал помолиться великий князь. Зосима встретил его со всем подобающим почтением, после литургии они долго беседовали. Более всего великому князю понравились рассуждения Зосимы о том, что церковь должна быть бедна угодьями, но богата верой. Прощаясь, Иван Васильевич окинул Зосиму запоминающим взором, и тот понял, что в его судьбе грядут важные перемены.

И все же новость о том, что его хотят поставить во главе Русской православной церкви, ошеломила и напугала Зосиму. В разговоре с братьями Курицыными он попытался отнекаться, но ему объяснили, что на то есть воля государева, а потому спорить не о чем. Тут бы посоветоваться с отцом Алексеем, но,