Книга Символы власти и борьба за власть: к изучению политической культуры российской революции 1917 года - Борис Иванович Колоницкий

о сохранении погон в армии с разъяснением причин»[633]. Автор этой телеграммы, похоже, понимал невозможность сохранения погон в войсках гарнизона и вводил там нарукавные нашивки, чтобы сохранить саму систему знаков различия. Показательно, что и до возникновения этой новой кризисной ситуации он не пытался сохранять золотые и серебряные погоны.

Комитеты некоторых сухопутных частей и соединений, набранных из моряков, а также частей, находившихся в оперативном подчинении у морского командования, сами обращались с просьбой о замене погон нашивками. Соответствующие рапорты и просьбы поступили от Центрального армейского комитета Ревельского совета рабочих и воинских депутатов, от комитета 1-го Морского артиллерийского дивизиона. В этом им официально было отказано, в 1917 г. даже разрабатывались и вводились новые погоны с шифрами данных частей[634]. Но ждали ли солдаты данных частей приказов о снятии погон? Подчинялись ли они требованиям сохранять погоны?

Многие сухопутные части отказывались вновь надевать погоны, снятые ими «по ошибке», несмотря на соответствующие приказы и разъяснения. И части, подчинявшиеся командованию флота Балтийского моря, имели для этого некоторые формальные основания: приказ Максимова от 15 апреля относился и к ним. Сам адмирал признавал. «Приказ был отдан и для сухопутных войск», — официально сообщал он главнокомандующему Северным фронтом 28 мая[635]. После издания приказов военного и морского министра встал вопрос об интерпретации приказа по Балтийскому флоту в части, касающейся сухопутных войск. Комитет артиллерии сухопутного фронта Морской крепости императора Петра Великого 26 апреля потребовал от Максимова, чтобы он прямо указал, что приказ о снятии погон «не относится к чинам артиллерии сухопутного фронта». В сложившихся условиях командующий флотом вряд ли мог пойти на подобный шаг, он просто боялся реакции комитетов и масс, рассматривавших снятие погон как важное завоевание революции. Неудивительно, что ответ штаба флота на этот запрос сформулирован необычайно осторожно: «Приказом военного министра от 17 апреля вопрос о ношении погон воинскими чинами армии исчерпан, но на применении приказа не настаиваю, если к выполнению приказа встречаются по местным условиям серьезные затруднения»[636]. Фактически такая позиция санкционировала любые действия (и бездействие). Очевидно, сам адмирал Максимов не без оснований боялся реакции радикально настроенных частей и войсковых организаций, дислоцированных в Финляндии, и не спешил отменять свои распоряжения.

Однако военный и морской министр А.И. Гучков, одобрив снятие погон моряками, совершенно определенно сохранял их для всех видов сухопутных войск (хотя, по-видимому, в это время существовали проекты отмены золотых и серебряных погон с сохранением наплечных знаков различия защитного цвета). Циркуляр Главного морского штаба № 51 от 19 апреля прямо указывал, что приказ министра № 125 касается лишь матросов, а морские части сухопутного фронта должны носить старую форму[637].

«Приказ о введении положений об основных правах военнослужащих», подписанный уже новым военным и морским министром А.Ф. Керенским 11 мая, несмотря на решительные возражения командования, разрешал военным ношение гражданского платья вне службы, но требовал установления единообразия формы одежды. Этот документ, более известный как «Декларация прав солдата», указывал: «Смешанная форма ни в каком случае не допускается» (на деле, это требование нарушали и некоторые сторонники Временного правительства). Однако этот же документ, вопреки требованиям генералов, отменял «обязательное отдание чести»[638].

И для солдат, и для офицеров это был важнейший символический переворот: «Наши начальники напитались духом Николая II и сейчас дышат этим духом. Когда был издан приказ, что нет отдания чести — все офицеры повесили нос…», — писали солдаты 107-го пехотного полка[639]. В атмосфере же того времени отмена отдания чести могла восприниматься как новый прямой призыв к борьбе со всеми знаками различия.

Хотя «Декларация» делала ритуал отдания чести необязательным, это вовсе не ликвидировало почву для соответствующих символических конфликтов, вопрос стоял об интерпретации данного приказа. Порой матросы и солдаты трактовали его и как отмену всех других воинских ритуалов. Так, 5-го июня в Севастопольском флотском полуэкипаже дежурный офицер при разводе караула отдал приказ «смирно». Молодые матросы, выполняя уставную команду, взяли винтовки «на караул», но многие старослужащие моряки данную команду не исполнили, ссылаясь… на приказ Керенского об отмене отдания чести. Недовольный командир, носивший к тому же немецкую фамилию, выразил свои чувства весьма откровенно и резко, после чего был арестован матросами. Вскоре возник слух о том, что офицер «настойчиво и грубо» требовал отдания ему чести — сторонник соблюдения уставной дисциплины фактически обвинялся в том, что он нарушал приказы военного и морского министра. Именно так, искаженно, описала ситуацию специальная комиссия, присланная затем в Севастополь Временным правительством для изучения конфликта. В качестве одной из его причин называлось «требование офицера Губера об отдании чести, которое показалось команде попыткой нарушить их право» (так затем описывали данный конфликт и некоторые советские историки). Этот слух будоражил солдат и матросов, которые видели в действиях строгого офицера явный знак восстановления «старого режима». На состоявшемся вскоре стихийном митинге было постановлено арестовать нескольких непопулярных офицеров, у которых при аресте было найдено подозрительно много оружия, что еще более накалило обстановку. Затем митинги приняли решения об обезоруживании всех офицеров и об отстранении от должности командующего Черноморским флотом адмирала А.В. Колчака и его начальника штаба. Сам адмирал докладывал в Ставку, что движение началось без санкции Исполнительного комитета, однако комитеты тоже испытывали давление со стороны митингующих. Утром 6 июня и делегатское собрание постановило отобрать у офицеров оружие, которое следовало передать полковым и судовым комитетам (требование обезоруживания офицеров звучало в Севастополе уже 5 марта). Речь шла об изъятии и огнестрельного, и холодного оружия, которое было почетным символом власти офицеров. Офицеры же, прибывавшие в Севастополь, должны были сдавать свое оружие в городской Центральный исполнительный комитет. Последовала знаменитая речь адмирала Колчака перед командой флагманского корабля, после которой он сделал эффектный жест: бросил свою Георгиевскую саблю в море (16 июня Союз офицеров армии и флота постановил преподнести адмиралу новый Георгиевский кортик). Менее известен другой, более трагичный эпизод: один молодой офицер отказался сдать свое оружие и застрелился. Позже Временное правительство отстранило Колчака от командования флотом[640].

Командование Черноморским флотом искало причину этого протестного движения черноморцев в пропаганде радикально настроенных делегатов Балтийского флота, прибывших в Севастополь незадолго до событий. Со своей стороны, их роль всячески подчеркивали и большевики-мемуаристы, П.Е. Дыбенко в раннем варианте своих воспоминаний даже утверждал, что якобы именно матросы-балтийцы, прибывшие в Севастополь, сами лично обезоружили Колчака: «Шпагу с него сорвали, за борт бросили»[641]. Некоторые советские историки выделяли также инициативы севастопольских большевиков, хотя на деле они в это время были еще очень слабы.