Книга Олег. Путь к себе - Сабина Янина

Настал и мой черед.

––

[i] Текст проповеди и молитв в книге в основном составлен из проповедей сайта https://azbyka.ru/propovedi/propovedi-na-razlichnye-temy.shtml

Отец Ануфрий внимательно посмотрел на меня и улыбнулся одними глазами.

– Здравствуй, сын мой. Зачем ты пришёл? – произнёс он.

– Здравствуйте, отец Ануфрий. Грешен я. Пришёл покаяться.

– В чём хочешь покаяться, открой сердце своё, освободи его от ложного стыда и скажи в чём грех твой?

Я заранее подготовился, и чтобы больше не заморачиваться, составил список грехов, о которых надо сказать на исповеди. Но почему-то, глядя в глаза отца Ануфрия, сердце моё сжалось и все грехи из списка вылетели из головы, и я вдруг брякнул:

– Грешен, отец Ануфрий, что не могу простить жену мою Фёку, которую забыть не могу, – сказал и замер, как громом поражённый.

Отец Ануфрий внимательно смотрел на меня и молчал.

– В чем грех её? – наконец спросил он.

У меня язык не поворачивался ответить, но превозмогая себя, я тихо произнёс:

– Она убила ребёнка нашего, ещё не рождённого.

Отец Ануфрий молча посмотрел мне в глаза будто в самую душу и произнёс:

– Велик сей грех, но грех её не перед людьми, а перед Богом, и ответ нести ей перед Господом нашим. Понимаю боль твою, и разделяю скорбь. Великой жалости достойна жена твоя, ибо чаша её горька. Я вижу, что любишь ты жену твою, и не обида в тебе говорит, а боль утраты. Скрепись. Сможешь превозмочь боль свою, значит, любовь твоя сильна, нет, тогда постарайся забыть, отпусти её нести свой крест. Перед тобой её вины нет. И я очень рад, что ты понимаешь, грех свой – нести непрощенное в душе своей. Время поможет. Отец Ануфрий накрыл мою голову тёмной тканью:

– Отпускаются грехи покаянные рабу Божьему Олегу, – и прочитал молитву.

После молитвы отец Ануфрий благословил меня и спросил:

– Сын мой, готов ли ты принять постриг и твёрдо ли твоё решение? Подумай, не любовь ли к жене живёт в твоём сердце? Не грех ли отвергать эту любовь? Заглушать её болью за ошибку? Постриг закроет навсегда сердце твоё мирским страстям и чувствам. Подумай хорошенько, прежде чем принять такое решение.

– Да, отец Ануфрий. Я готов! Решение моё твердо и бесповоротно!

– Так ли? – и помолчав добавил, – хорошо. Ступай к причастию, а потом даю тебе час. Через час приходи в храм, если решение твоё будет окончательным или уезжай к себе. Благословляю тебя на любой выбранный путь! Прислушайся к своему сердцу, выбор за ним. Мы же примем любой твой выбор.

Он перекрестил меня, и я пошёл к причастию.

Очередь к причастию растянулась длинная, но мне показалось, что время пролетело за один миг, пока я приходил в себя после своей первой исповеди, уже стоял перед отцом Фивием. Проглотил кусочек хлеба и отпил глоток вина, поцеловал чашу и отошёл.

У меня был целый час. Всего час, чтобы решиться изменить свою жизнь раз и навсегда. Фёка, родная моя Фёка, когда я думал о ней, облик её, её голос, воспоминания о нашей любви сладкой горечью отзывались во мне. Я знал, что эти воспоминания будут со мной всегда. Я знал, что она всегда будет сниться, и я всегда буду чувствовать рядом её дыхание. Это дыхание – как сам воздух, без которого невозможна моя жизнь. Это дыхание – моя боль навсегда. Боль, которую я никогда не смогу превозмочь и забыть. Как сказал отец Ануфрий: не можешь превозмочь боль, постарайся забыть, отпусти её нести свой крест. Я отпускаю её. Отпускаю?! Да! Отпускаю её, но не память о ней, это невозможно. Да, пусть будет счастье ей в той мирской жизни. Но память я забираю с собой в мою новую жизнь, чтобы мне не уготовила судьба.

* * *

Через час все было кончено. Постригал в монахи меня отец Ануфрий. Трижды звякнули об пол ножницы, и трижды я поднимал их и подносил отцу Ануфрию с просьбой о постриге. Наконец на склонённой голове моей был выстрижен крест, меня облачили в чёрную рясу, и было провозглашено моё новое имя. Теперь я звался Олафом. Я стал монахом.

А на другой день настоятель издал распоряжение по монастырю, в котором назначал меня своим личным помощником. Так началось моё служение. Я был переведён из своей комнаты, которую занимал в гостевой части жилой зоны обсерватории, во внутренние покои, как мы их называли. Теперь я жил рядом с покоями отца Окимия, и был рад, что в любой момент мог зайти к нему, чтобы помочь: здоровье его хотя и не ухудшалось, но он был очень слаб и нуждался в постоянной помощи.

Дед Анисим, всю свою жизнь состоявший при отце Окимии, сначала очень ревновал ко мне, но я быстро успокоил его, уверив, что не собираюсь занимать его место, и оставляю за собой только роль помощника в научной работе. Дед Анисим же будучи далёким от наук и истово верующим, что никакая наука не нужна, а достаточно праведной жизни и восхваления Бога, был чрезвычайно рад тому, что остаётся при настоятеле, а я займу столь незначительное место. В благодарность он даже перестал называть меня Линзой. А может быть на это сподвигло и то, что я стал монахом, что в его глазах было большим достоинством.

Теперешнее жилье моё мало чем отличалось от прежнего. Всё та же небольшая комната и кухонька с отдельным санузлом. Единственное, что их отличало, так эта большая скромность в обстановке, где не было ничего лишнего на монастырский взгляд: ни телевидера, ни дивана рядом с книжным столиком, вместо него стояла узкая кровать с распятием над изголовьем; ни книжного шкафа со светскими книгами, их место теперь заменили священные тексты; ни шкафа с мирской одеждой на выбор, место которой заняло скромное монастырское облачение. Зато на столе стоял современный компьютер с подключённым пользовательским доступом к искусственному интеллекту. А в простенке между окнами небольшой иконостас из трёх икон: Пресвятой Троицы, Иисуса Христа и девы Марии. Под ним на крохотном столике лежала Библия. А из крохотного коридорчика моей квартирки вела дверь в общую с отцом Окимием молельню.

И хотя никаких строгих обязательств по исполнению моих монашеских обязанностей отец Окимий не требовал, ограничиваясь продолжением научной работы, я чувствовал, что внешняя сторона жизни действовала и на мои внутренние убеждения. Конечно, я не мог назвать себя истинным христианином, но и назвать неверующим тоже не мог. Более того, познание законов сущего, изучением которых была посвящена наша с отцом Окимием работа, столь глубоко повлияло на моё сознание, что давало мне не только силы к принятию теперешней жизни, но и вообще забыть о внешних её атрибутах. Я был воодушевлён тем, что не только мог прикоснуться к пониманию космических закономерностей, влияющих на жизнь людей, но и постараться ввести их в нашу жизнь, приблизить к ним законы человеческие. Эта цель так поглотила меня, что я думал только о работе.

Единственное, что беспокоило меня, это здоровье отца Окимия.

Единственное, что угнетало меня – это мысль о том, что наши научные исследования не убедят людей в своей важности и необходимости следовать им.