Книга Октябрь 1917. Кто был ничем, тот станет всем - Вячеслав Никонов

Армия протестовала против нововведений военного министра. Собрание офицеров Генштаба Особой армии Западного фронта пыталось урезонить правительство: «Мероприятия проводятся с вредной поспешностью, не считаясь ни с боевой подготовкой, ни с основами военного дела, ни с мнением военных, ни с поставленной самим правительством целью довести войну до победного конца»[551]. И таких обращений были десятки. Протестовал и Алексеев.

За его снятие, как и вообще за военные дела, взялся и Керенский, которому было тесно на минюстовском поприще. Вспоминал Половцов: «Однажды во время заседания Пальчинский говорит мне, Энгельгардту, Якубовичу и Туманову, что сегодня ночью он хочет повести нас всех в некое место, но куда — тайна. Соглашаемся». Повез к Керенскому. Который сразу задает вопрос: «Годится ли Алексеев в Главнокомандующие?» Младотурки за Алексеева, но постепенно разговор заходит о Брусилове. «Конечно, умен, хитер, как муха, но уж очень ненадежен как человек, — пишет Половцов. — Вообще, нет в нем таких качеств, которые бы ставили его очевидно выше Алексеева, а потому не стоит менять; таково, в общем, настроение младотурок. Но у Керенского что-то на уме. Неужели Брусилов с ним снюхался?»[552]

В Ставку 26 марта прибыл Поливанов, который, по словам Кондзеровского, «буквально сиял, так был доволен событиям»[553]. Поливанов стал доказывать, что Алексеев предъявляет слишком большие требования к дисциплине военнослужащих, но пока не ставил вопрос о его отставке. Зато многоопытного Лукомского на посту начальника штаба сменил боевой генерал Деникин, мало знакомый со штабной работой и совершенно не ожидавший подобного назначения.

Борьба с «врагами революции» в армейской верхушке была продолжена арестом 31 марта генерала Николая Иудовича Иванова, вина которого заключалась в том, что ему Николай II отдал приказ (позже отмененный) подавить разгоравшийся бунт в Петрограде. Вновь был арестован бывший военный министр генерал-адъютант Владимир Александрович Сухомлинов, много лет обвинявшийся Гучковым в измене.

С 6 по 12 апреля Гучков встречался в Могилеве, Фастове, Киеве, Одессе, Яссах с командованием Ставки, Западного, Юго-Западного, Румынского фронтов, Черноморского флота, руководством Советов, ВПК, Земгора. Везде министра восторженно приветствовали, говорили о войне до победы, но после его отъезда ситуация возвращалась в прежнюю колею. Уступая давлению Совета, Гучков приказал возвратить с фронта квалифицированных рабочих, а затем, пойдя навстречу матросам Балтфлота, отменил погоны и разрешил закрасить середину кокарды в красный цвет[554].

16 апреля посланец Гучкова подполковник Верховский привез Алексееву на подпись уже одобренное военным министерством «Положение об армейских, полковых и ротных комитетах». Узаконивались введение комитетов на ротном, полковом и армейском уровнях, которые должны были обеспечивать самоуправление в войсках, и дисциплинарные суды. «Алексеев не оказал сопротивления, и положение о комитетах было проведено приказом по армии, — вспоминал Верховский. — Но старик низко склонил голову, подписывая этот документ, и слеза затуманила его взор. Ему казалось, что он приложил руку к гибели армии»[555]. Полагаю, Алексееву уже ничего не казалось.

В середине апреля он приехал в Петроград, чтобы сделать доклад для Временного правительства, заседания которого проходили тогда на квартире страдавшего приступами ревматизма Гучкова. Как вспоминал Набоков, слушавших охватывало чувство «жути и безнадежности»: «Вывод был совершенно ясен. Несмотря на все оговорки, приходилось уже тогда констатировать, что революция нанесла страшнейший удар нашей военной силе, что ее разложение идет колоссальными шагами, что командование бессильно»[556].

Выборные солдатские организации в армии начали создаваться с первых дней Февраля по настоянию Совета как главная основа ее демократизации.

К апрелю без какого-либо противодействия со стороны правительства практически везде — на фронте и в тылу, в воинских частях и управлениях — были созданы самочинные советы и комитеты с разными наименованиями. В них, писал Деникин, избирали в основном людей, импонировавших солдатской массе «хорошо связанной речью, внешней политической полировкой, вынесенной из откровений партийной литературы; но больше всего — беззастенчивым угождением ее инстинктам. Как мог состязаться с ними настоящий воин, призывавший к исполнению долга, повиновению и к борьбе за Родину, не щадя жизни»[557].

Среди многочисленных комитетов был ряд совершенно выдающихся, сыгравших большую роль в революции. Прежде всего Центральный комитет Балтийского флота, сокращенно — Центробалт. «Центробалт находился вначале на маленьком пассажирском судне «Виола», а в июне месяце на бывшей царской яхте «Полярная звезда», — рассказывал один из его лидеров Николай Федорович Измайлов. — Местом нахождения Центробалта Гельсингфорс был избран потому, что этот город считался главной оперативной морской базой нашего флота и там всегда находился командующий Балтийским флотом и его штаб. Первым председателем Центробалта был матрос-бателер с транспорта «Ща», большевик П. Е. Дыбенко, который твердо проводил революционную линию большевистской партии, обладал большими организаторскими способностями и находчивостью, был прекрасным оратором и пользовался большим авторитетом среди моряков Балтийского флота»[558].

В рамках политики демократизации армии в частях городских гарнизонов и даже в некоторых фронтовых частях начались выборы командиров — вплоть до командиров полков. Командирами рот нередко избирались солдаты и унтер-офицеры, а комбатами — поручики или прапорщики.

Исчезли военно-полевые суды, ранее каравшие за такие очевидные и тяжкие военные преступления, как измена или бегство с поля боя. Вместо них были введены выборные военные суды (с участием присяжных), которые, по утверждению Деникина, попали «всецело во власть толпы. Органы сыска были разгромлены революционной демократией. Следственное производство встречало непреодолимые препятствия со стороны вооруженных людей, а иногда и войсковых революционных учреждений… Разгромы корпусных судов, спасение бегством присяжных заседателей, позволивших себе вынести неугодный толпе приговор, или расправа с ними — явления заурядные»[559].