Книга Мой генерал Торрихос - Хосе де Хесус Мартинес

И ещё я восхищаюсь тем, как он подчинил свою славу писателя политической борьбе за справедливость в мире. Для многих знаменитых писателей их слава служит удовлетворению их тщеславия. Слава Гарсиа Маркеса подчинена более благородной задаче. Она сама по себе революционна. И потому Гарсиа Маркес и его слава шагают рядом: они — товарищи.

Лара Парада прилетел в Панаму безбилетным пассажиром — зайцем, — после того как довольно быстро мы организовали это. Я должен был встретить его в самолёте. Когда мы договаривались по телефону о том, как я его узнаю, он сказал, что у него на шее будет шотландских цветов шарф. Для прохладной Боготы это было нормально, для тропической Панамы — нет, но так или иначе героический колумбийский партизан прилетел в Панаму с шотландским шарфом на шее.

Потом мы привезли в Панаму его жену Росио и детей: Монику и Фернандо. Мой приятель Рохелио Росас поехал для этого в Колумбию, довёз их до приграничного порта Обалдия, куда я прилетел за ними на самолёте. Чтобы не было вопросов, я был в военной форме, ведь у них не было с собой никаких документов.

Помню, что всё прошло хорошо, мы взлетели и взяли курс на Панаму.

Рохелио сидел рядом со мной, держа на руках одного маленького Фернандо. Росио и Моника — сзади с горой чемоданов до самого хвоста. Бедные всегда возят с собой много вещей. Не потому, что у них их много, а из-за некой классовой солидарности со старыми, изношенными и скромными предметами, которые они ни за что и никогда не выбросят, даже если они уже им никак не служат. Это им кажется жестоким актом неверности по отношению к ним, и они таскают их всюду за собой.

Вдруг на высоте 10 тысяч футов со стороны Рохелио распахнулась дверь самолёта. Слава Богу, не так сильно. Тот же ветер быстро захлопнул дверцу. Но мы здорово испугались. Такой ветер мог бы и оторвать дверь, а потом разрушить хвостовую часть самолёта.

Встреча Рикардо и Росио была замечательной. Как это бывает у людей скромных и бедных, чувствующих друг друга по-настоящему глубоко. Без всяких объятий и показной мелодрамы. Они даже не поцеловались. «Как ты, чина?» — спросил Рикардо. «Нормально, негро», — ответила она. И всё.

Потом Лара Парада, Гарсиа Маркес и генерал как-то вечером встретились вместе, и я помню, что на этой встрече Маркес предложил Рикардо «перезагрузиться» в Европе. Сказал, что оплатит его пребывание для отдыха и образования в Париже, Риме, Лондоне или Мадриде… Рикардо ведь партизанил 9 лет в горах и 4 года отсидел в тюрьме.

Генерал согласился с Маркесом, но и предложил альтернативу — поехать жить в Коклесито. Ведь и для него, сказал он, было бы неплохо иметь там человека, которому он доверяет. И Рикардо согласился с этим.

Там, в деревне, он занялся выращиванием ананасов и охотой. Дружил со многими крестьянами, для которых он был венесуэльцем по имени Герардо Мартинес Росас, люди его любили, и он любил многих. Он хорошо сотрудничал и дружил с руководителем проекта «Коклесито» Уго Жиро и продолжал оставаться доверенным лицом генерала.

В те годы в Панаму из США, где он учился, приехал один из моих сыновей. Он увидел Коклесито, познакомился с Герардо и Уго, узнал мир, отличный от мира Макдональдов и Фрайд Чикен, и захотел продолжить свою учёбу в Коклесито. Ему было тогда 14 лет. Должен сказать, что Герардо дал ему не только некоторые знания, но и привил ему другие ценности, научил его другому образу жизни, несовместимому с любым другим.

А дочка Рикардо и Росио — Моника — так полюбила меня тогда, что стоило кому-нибудь меня обидеть или посмотреть недобрым взглядом, как она сразу вставала на мою защиту и по-детски ругалась на моих обидчиков.

Росио это не очень нравилось, но она только улыбалась довольно деликатно, потому что я ей нравился тоже. Удивительно, как деликатны бывают такие женщины, умеющие управляться и с железом.

Другим революционером, которому помогал генерал Торрихос, был сандинист, команданте Ленин Серна, ныне руководитель государственной Службы безопасности Никарагуа. Я о нём писал выше, напишу ещё. Он один из тех героев никарагуанской революции, о которых я говорил, что они ещё живы, но не по их вине.

Когда он вышел из тюрьмы, освобождённый в результате операции, организованной Эдуардо Контрерасом, то приехал в Панаму и жил в доме моего друга Рохелио Росаса. Там он рассказывал нам много весёлых историй о своём пребывании в тюрьмах. Всего он отсидел там 6 лет. Революционер, поскольку он знает, что выполняет свой долг в борьбе за бедняков, знает также, что имеет право на свою долю в «бутерброде счастья», и находит время и пространство, чтобы радоваться ей даже в самых нерадостных условиях.

Однажды он вдруг исчез из Панамы. Но вскоре дал о себе знать. Позвонил по телефону из Гондураса, куда он попал через Никарагуа после тысячи приключений и со сломанной ногой. Похоже, что, уходя от сомосовских гвардейцев, он прыгнул с высоты в овраг и получил перелом. Товарища, с которым он был, убили.

Он рассказывал потом мне, что, убегая, он второй раз попал на место стычки с гвардейцами и увидел дорогу, залитую кровью. Видеть пролитую своим другом кровь — это как увидеть свою собственную… И он сказал мне, что собрал камень за камнем с пятнами крови на них, чтобы потом положить их в специальную шкатулку.

Я сообщил генералу о ситуации с Серной, и он послал Лидию, женщину Рохелио, чтобы она вытащила его из Гондураса. И Эрнесто, как мы звали тогда между собой Ленина Серну, вернулся и жил в доме Рохелио, пока у него не зажила нога. Днём он много читал, а потом до ночи рассказывал свои истории и пил вино.

Помню, как однажды вечером генерал встречался с группой никарагуанских революционеров, среди которых был и наш «Эрнесто». И сказал в беседе с ними, что «революционер должен уметь администрировать политические пространства». Эрнесто кивнул, как бы соглашаясь с этим, и вслух повторил: «администрировать политические пространства», подчёркивая тем самым глубину высказанной генералом мысли. Генерал с удивлением посмотрел на него, похоже, думая, что сам не заметил, как сказал что-то важное. И Эрнесто вновь кивнул, соглашаясь с ним.

Когда все ушли, генерал, видимо, удовлетворённый встречей, с гордостью сказал мне: «Этот парень — торрихист». Сказал это с простотой и нескромностью, свойственной простодушным беднякам.

После триумфа сандинистов наш Херардо — Рикардо Лара Парада — перебрался в Никарагуа, где служил в охране Томаса Борхе и преподавал в военном училище то, что он знал лучше всего, — искусство партизанской войны. Сандинисты сначала победили в такой войне, а потом начали изучать, как это делается. Потом, после объявленной в Колумбии амнистии, вернулся в свою страну и был избран членом муниципии в Барранкабермеха.

Однажды, уже поздно вечером, когда мужья возвращаются по домам, Росио услышала какие-то хлопки, но не придала им большого значения. Моника вошла в спальню мамы и сказала, что в дверях дома лежит мёртвый человек. Это был её отец с четырьмя пулевыми дырами в теле, две из которых — в голове.

Его убили не враги. Его убили его собственные сограждане. Как будто миру не хватает Роке Дальтона, Анны Марии… Надо было убить Рикардо Лара Парада, чтобы торжествовал враг и чтобы борьба за справедливость стала ещё более долгой и болезненной. И чтобы тем, кто недостаточно созрел политически, захотелось бы сказать Рейгану, чтобы он захватил весь мир и подавился им, а меня послал бы к чёртовой матери в ад, раз уж убили Херардо, и не кто-нибудь, а его собственные товарищи.