Книга Эпоха великих потрясений. Энергетический фактор в последние десятилетия холодной войны - Ольга Скороходова

На наш взгляд, неверные выводы при общем верном понимании ситуации советскими специалистами могли быть отчасти обусловлены политически. Когда народное хозяйство финансово все более и более полагалась на нефтяной сектор, заявить о надвигающемся снижении цен и спроса на углеводородное сырье означало бы указать на ошибочность генерального курса. Однако наибольшее влияние, как нам кажется, на аналитиков оказывало неверие в то, что всесильная ОПЕК могла потерять контроль над рынком. И в этом смысле сотрудники ИМЭМО, которые работали над докладом, были солидарны с зарубежными экспертами. Достаточно лишь обратиться к процитированному выше отчету Министерства энергетики США от июня 1983 года, в котором делались выводы о вероятности роста спроса на жидкое топливо к 1985 году. Разница состояла в том, что верность или неверность этих проекций имела принципиально различный вес для США и СССР – ввиду превращения последнего в нетто-экспортера нефти.

В целом, изменения в соотношении спроса и предложения на европейском нефтегазовом рынке, которые неизбежно сопровождали перестройку глобального рынка, имели негативное воздействие на советскую экономику, однако оно усугублялось неэффективностью советской инвестиционной политики. С конца 70-х годов нефтяной сектор стал поглощать все большую часть прироста капитальных вложений в промышленность, так что с начала 80-х годов, по мнению исследователя Густафсона, можно было говорить о «растущем бремени советской энергетики» для экономики страны в целом. В 1977 году эта цифра составила 46 %. В 1981–1985 годах сектору планировалось выделить на 44 млн рублей больше, что было эквивалентно половине роста ассигнований на промышленность. Это означало, что все остальные отрасли были вынуждены довольствоваться примерно таким же уровнем финансирования, как и в предыдущую пятилетку. При этом возросшие вливания в ТЭК не обернулись впечатляющими цифрами роста (13 % в 1980–1985 гг. против 21 % в 1976–1980 гг.), причем 95 % роста всего сектора приходилось на газ и лишь 5 % – на нефть.

По аналогичному пути массированного инвестирования в ТЭК пошел и новый Генеральный секретарь ЦК КПСС М. С. Горбачев. Сделав изначально ставку на политику энергосбережения, позднее он авторизовал повышение финансирования нефтяного сектора на 60 % – и это уже на фоне коллапса цен в 1985–1986 годах. В сентябре 1985 года, выступая на совещании партийно-хозяйственного актива Тюменской и Томской области, он объявил о принятии постановления о комплексном развитии нефтяной и газовой промышленности Западной Сибири, целью которого было «поднятие эффективности и надежности главной топливной базы страны». Сообразно возрастали и капитальные вложения. Если в одиннадцатой пятилетке (1981–1986) они составили 50 млрд, то в двенадцатой пятилетке в сектор планировалось направить 82 млрд рублей. Важно, что в своей речи Горбачев не только признал наличие объективных проблем, обусловивших срыв выполнения плана тюменцами на протяжении трех лет, но также то, что «раньше уже были сигналы, и довольно основательные, к тому, чтобы осмыслить происходящее, принять необходимые меры к улучшению дел. Но сделано этого не было». Заметив, что все, так или иначе, оказались не готовы к работе в новых, сложных условиях, Горбачев подчеркнул, что «прежде всего это относится к машиностроителям», что отсылает нас к вопросу о действенности эмбарго на поставку оборудования в СССР со стороны стран Западного блока. В 1987 году, на судьбоносном июньском Пленуме ЦК КПСС, давшем официальный старт перестройке, Горбачев впервые обвинил своих предшественников в бездумной трате нефтедолларов не на модернизацию экономики, а на оплату текущих «потребительских» расходов. Действительно, помимо роста экспорта зерна в 10 раз с 1965 по 1985 год, в 1973–1985 годах ввоз одежды из-за рубежа, покупаемой за нефтедоллары, вырос в 6,4 раза, а кожи – в 5,5 раза.

Трудно ответить однозначно на вопрос о том, был ли выбор инвестиционной политики СССР в первой половине 80-х годов правильным. Ведь, в конце концов, соперничать в торговле промышленной продукцией при увеличивавшемся разрыве между качеством советской и западной продукции было сложно. И в этом смысле вложения в сектор, который демонстрировал положительный рост, давал валютный доход, были если не политически, то экономически оправданны. Проблема состоит лишь в том, что инвестиционные решения начала 80-х годов были приняты в расчете на большие прибыли, на сохранение нефтяных цен в районе 30 долларов, которые в итоге просто не оправдались. Превратив нефтяной сектор в локомотив национальной экономики, начав интегрироваться в мировую экономическую систему в период политики разрядки, СССР повысил свою уязвимость к экзогенным шокам – в данном случае к падению цен на нефть.

Важно подчеркнуть, что опасность такой зависимости осознавалась советскими учеными. О ней, например, предостерегал В. Ф. Коминов, входивший в «группу Примакова» и поставивший еще в 1975 году на заседании ученого совета ИМЭМО вопрос о необходимости пересмотра роли СССР на нефтяном рынке: «Надо, к сожалению, констатировать, что действительно мировые цены на нефть не определяются усилиями СССР Мне кажется, что эта роль была пассивной. Пора бы ее пересмотреть Но между ОПЕК и центром Рокфеллера большая связь, чем между нашими организациями».

Таким образом, в 1985–1986 годах СССР оказался под двойным ударом – кризиса в собственной нефтяной промышленности, сопровождавшегося сокращением экспорта нефти в западноевропейские страны в 1985 году на 25 %, и кризиса ценового. Как и у других производителей, у советского руководства в принципе была информация, которая позволяла усомниться в оптимистическом сценарии развития событий на нефтяном рынке, однако, этому помешал набор причин и предубеждений в отношении ОПЕК и особенного статуса нефти как товара, неподвластного законам рынка. Как мы уже показали выше, темпы и масштабы изменения баланса сил в мировой энергетике не поддавались осмыслению ни самой ОПЕК, ни странами-потребителями.

При этом фактор падения цен на нефть и пагубных последствий зависимости от нефтедолларов так или иначе присутствовал в советском «перестроечном» дискурсе с самого начала 1987 года. Это прослеживается и по архивным документам, и по публичным выступлениям. Более того, материалы обсуждения отчетного доклада XXVIII съезда 1989 года прямо указывают на окончание нефтяных денег как на причину экономического кризиса конца 80-х годов. Согласно этим документам, недополучение дохода от продажи нефтедолларов, на который рассчитывали при составлении планов перестройки, стало одним – но, подчеркнем, лишь одним – из факторов (наряду с общей неэффективностью системы хозяйствования, нереалистичной оценкой состояния экономики и финансового положения в 1985 гг.), вкупе предопределивших крах перестройки и, пользуясь словами Е. Гайдара, гибель советской империи.

Важной гранью дискуссии о связи снижения цен на нефть и судьбы СССР является вопрос об «американского следе» в событиях 1985–1986 годов, обсуждаемый с не меньшим накалом эмоций и настойчивостью, чем «советский след» в арабской нефтяной атаке 1973 года. В этом смысле показательным является то, что Н. Тихонов, председатель Совета министров, при ознакомлении с соответствующим докладом Академии наук, в котором описывался весь спектр факторов, приведших к снижению цен, включая решение Саудовской Аравии отказаться от роли компенсирующего производителя, красным карандашом подчеркнул лишь пассаж о решении США «выбросить на мировой рынок часть своих стратегических запасов сырой нефти».