Книга Срезающий время - Алексей Борисов

Посреди этой обширной залы, устланной большими серыми плитами, находился громадный стол в форме вытянутой полукруглой скобы. Та округлая часть, которая предназначалась для хозяина с его семейством и благородными гостями, была приподнята на ступень выше обоих его концов и разделялась двумя исполинскими рогами изобилия, выполненными из мрамора и бронзы, из которых по застывшему вспененному вину вываливались различные яства. Они как бы пролагали разграничительную черту между господами и слугами – в эту эпоху в Бретани еще сохранялся патриархальный обычай, согласно которому слуги и господа ели за одним столом – и олицетворяли заботу сеньора о хлебе насущном для вассалов.

Громадные медные подсвечники с зажженными восковыми свечами были привинчены к столу на равном расстоянии один от другого. В верхней же части стола, покрытой тонкой льняной камчатной скатертью и сервированной фарфором с серебром, стояло два зажженных канделябра в девять свечей из красного воска. На обоих концах стола убранство выглядело гораздо проще: были простые приборы, а скатерть и вовсе отсутствовала.

На почетном возвышении стояло пять стульев, совершенно разные как по высоте, так и по вырезанным на подголовниках панно, изображающим различные сцены из эпосов. В середине – самый массивный и высокий, для самого хозяина. Направо от него – для сына, молодого и довольно приятного человека в мундире лейтенанта с слегка вздернутым носом, закрученными кверху усами и глазами, полными огня. Налево – для дочери, высокой и стройной с бархатистыми ресницами и серо-зелеными глазами, одетой в шлиз из тонкой белой ткани с пуховым платком; возле нее – для священника, сухого и тощего как виноградная лоза. Возле виконта был стул для меня.

Мажордом и в преклонных годах мужчина с военной выправкой и грацией фехтмейстера расположились возле бронзовых фигур, за ними тянулось по ряду слуг, размещенных в соответствии со сроком службы и с возрастом.

Когда граф вошел в столовую, все семейство находилось на возвышении, возле массивных стульев и ждало момента, когда глава разрешит присесть. Слуги также стояли молча – каждый у своего места.

– Мой дорогой гость, – любезно обратился ко мне хозяин, – позвольте мне представить вам моего достойного духовного наставника отца Жюля, моего сына Александра, лейтенанта флота его величества, и, наконец, мадмуазель Полину, мою дочь… А теперь, отец Жюль, прочтите молитву, чтобы мы могли сесть за стол.

Священник повиновался, каждый сел на свое место, и приступили к ужину. Это был настоящий бретонский стол из классических народных блюд без всяких выкрутасов с добавлением жареной оленины и болотных птиц, добытых этим утром. Вообще все было просто, приготовлено отлично и подано безукоризненно – граф имел превосходного повара, готового состязаться с непревзойденным Каремом[56] и, несомненно, этим гордился. Восседавшие за столом накинулись на еду как пираньи серрасальмины на пухлую путешественницу, решившую сфотографироваться в мутных водах Амазонки. Первые пять минут ели молча, отчего был слышен только металлический лязг вилок, ложек и ножей, как будто на поле стола сошлись две фаланги гоплитов. И как только граф промокнул губы салфеткой, послышались первые слова.

– Это блюдо как нельзя лучше подходит для моих старых зубов, – произнес хозяин стола.

– Удачное сочетание корочки с нежнейшей начинкой, – добавил священник. – А как прекрасно оттеняет вкус птичьей грудки это вино с западного склона.

– Так вы оценили мой трофей? – радостно воскликнул Александр.

– А мне хотелось бы отметить, – сказал я, – что опята, притаившиеся в тонком слоеном тесте, не только свежи и упруги, но и сохранили запах леса.

– Это виноваты веточки хвои на блюде, – пояснила мне Полина.

Граф повернулся к сыну.

– Об этом ужине ты часто станешь вспоминать за столом у Декреса, – проговорил он, делая глоток вина. – Трапеза достойно украсит воспоминания о короткой побывке дома.

– Когда придется есть чечевичную кашу и сельдерей, я буду вспоминать о запеченных куликах с особым удовольствием, отец, – ответил Александр. – У герцога больной желудок, если ты не знал.

– Знаю, поэтому и заостряю внимание.

Разговор, который шел вяло в начале ужина, мало-помалу оживился после моего рассказа о путешествии через всю Францию и сделался общим, когда подали десерт: сдобную выпечку, ликеры и легкие вина. Во Франции, как и в России, между основными блюдами было принято не вести длинных речей за столом, а лишь перебрасываться короткими фразами, умными и острыми. Однако все изменялось после подачи сладкого. Вычурные эпиграммы уступали место обстоятельным разговорам, если такие зарождались. Слуги исчезли, только мажордом и мужчина с военной выправкой по милостивому знаку графа остались на своих местах.

– Сын мой, – ставя кубок на стол, произнес граф, – в конце весны ты был в столице, неужели все так плохо, как описал нам наш гость?

– Я бы не был так категоричен, – ответил виконт. – В Париже по-прежнему весело. Мольен[57] как обычно плачется, но, несмотря на стоны о разрухе в казне, регулярно дает балы. Даже известный скептик, министр де'Монталиве, рапортовал о небывалом подъеме сельского хозяйства, а то, что некоторым не повезло… стоит ли на их примере создавать общую картину упадка? Империя успешно воюет, и народ верит своему императору.

– Значит, все хорошо? А знаешь ли, сын, какой самый надежный способ избежать долголетия? Перечить властителю. И мне кажется, что Мольен и граф де'Монталиве[58] надеются прожить как можно дольше. Кстати, во сколько сейчас обходится хлеб парижанам?

– Если старыми деньгами[59], то тринадцать су, отец.

– Вот! – назидательно подняв указательный палец, произнес граф. – Целых тринадцать су. Это означает, что не каждый горожанин может позволить себе простую булку.

– Извини, папа, – к разговору подключилась Полина, – в Париже всегда хлеб стоил дороже, чем у нас, но и парижане имеют несравненно более высокий достаток.

– Кто бы сомневался? – съязвил граф. – Только за чей счет достаток? Они давно уже соки из нас пьют. Эти чудовищные поборы, внеочередные рекрутские наборы… А что взамен? Наш парламент распустили и посадили туда своего судью! Наш язык под запретом! На наши устои наплевали! Этого ли хотели наши предки?