Книга Голубая кровь - Олег Угрюмов

— Ты выживешь без него. Ты же бессмертен.

— Выжить и продолжить свое существование — еще не значит жить. Бог остается богом только тогда, когда продолжает созидать. Иначе он ничего не стоит. Бессмертие без созидания и любви — это мука и наказание, а вовсе не счастье.

— Смешно.

— Что, друг моего отца?

— Смешно, что мне это рассказывает существо, по определению свободное от чувств, лишенное эмоций, живущее только холодным разумом.

— Я уже не таков. Я сын любящего Шисансанома.

— Я понимаю, многорукий. Но другие… другие не захотят понимать.

— В этом вся беда. Они не хотят , и ничего не изменить. Скажи, если я не двину войска против них, что станет с моими детьми?

— Их уничтожат.

— Так зачем мне соглашаться на твое предложение?

— Чтобы спастись. Впрочем, ни твой отец, ни ты не способны думать, как мы. Я сужу по себе — старый жалкий бог, лишенный всего, кроме бессмертия. И я хватаюсь за него, как за соломинку, потому что я неистово хочу жить, Шигау ханам.

— Я тоже. Но я хочу жить достойно. В отличие от моего отца, который действительно был чужим здесь, я — дитя этого мира. Я пробовал на вкус воду из раморских ручьев. Я бывал на дне океана. Я поднимался к нашему солнцу. Это все — мой дом. И я не хочу другого.

— Красивый ответ. Но жизнь некрасива, мечтатель.

— Я не умею мечтать.

— Это тебе только кажется.

— Как твои сады, друг моего отца?

— Прекрасно. Они моя единственная подлинная радость и гордость.

— В том краю, — внезапно произнес Шигауха-нам, — где старик без меча оживляет цветы, где слепой прозорлив и ему даже жребий не нужен, в том краю, где влюбленным даруют счастливые сны, мы сойдемся однажды все вместе на дружеский ужин…

— Я уже слышал эти строки. Для каждого они означают что-то свое, каждый произносит их по-своему. Ты сам мог бы придумать что-либо подобное?

— Нет. Но я бы хотел…

— Круг замыкается, Шигауханам, и мне горько, что ничего не удалось изменить.

— Кто знает, друг моего отца. Возможно, не все так безысходно и страшно.

— Люди говорят, что надежда умирает последней. Будем надеяться, что строки эти окажутся пророческими, так и случится: однажды мы сможем собраться все вместе. За дружеской беседой.

— Приход сюда грозит тебе бедой?

— Думаю, нет. У меня больше нечего отбирать.

— Кроме бессмертия.

— Ты только что сам сказал: бессмертие без созидания — это мука. Иногда я хочу отмучиться и успокоиться навеки.

Прощай, многорукий. Я желаю тебе удачи.

Старик легко прикоснулся к руке слепого юноши, приглашая его следовать за собой. Тот улыбнулся светло и радостно, обратив незрячие глаза к восседавшему перед ним исполинскому существу, которое на первый взгляд казалось смертоносным, чудовищным и безжалостным. Но юноша был слеп и потому видел нечто совсем другое.

Они со стариком сели в серебристую ладью, и она отправилась в неспешное плавание по изумрудно-зеленой реке, протекающей между плетущих берегов.

Была ли та река, или она существовала только для того, чтобы по ней могла проплыть ладья?.. В любом случае на зеркальной глади воды плясали солнечные зайчики.

А Великий Аухкан сидел под ночным небом. И черная бездна глазами золотых звезд заглядывала в алые звезды его глаз.

Он не стремился туда.

Он был дома.

ГЛАВА 8

1

Покажи мне свой Город, — попросил Вувахон.

Шетшироциор изъявил полное согласие с просьбой своего брата. Ему тоже было интересно, как выглядят города людей.

Руф задумался: что вспоминать?

Убогие, по сравнению с виденными здесь, дома, сложенные из глыб песчаника? Прямые углы, плоские кровли, никакой зелени. Это в Газарре, говорят, вокруг храмов и дворцов растут фруктовые деревья, одаривая своей благодатной тенью прохожих. Собственно, ему полагалось бы и самому это знать и помнить, ведь он учился в храме Ягмы, однако не помнил. И это его не смущало.

Так что же показать?

Высокие и толстые крепостные стены, служащие надежной

/надежной ли?/

защитой обитателям Каина. Грязно-рыжую дорогу, выбитую копытами коней. Небольшой храм с алтарями всех богов, в котором совершал обряды жертвоприношения прорицатель Каббад. Золотые и серебряные чаши, драгоценные камни, полновесные газарратские монеты с гордым профилем Баадера Айехорна — жалкие человеческие игрушки, не идущие ни в какое сравнение с камнями, раковинами, корягами и растениями, которые так украшают Город аухканов.

И Руф Кайнен подумал, что единственное сокровище Каина — это его обитатели.

Он закрыл глаза и принялся вспоминать

/Либина несет большой кувшин с водой. Ее фигура по-прежнему стройна, как в девичестве, и голубой хонедим с красным вышитым узором по подолу мягкими складками спадает с округлых плеч. Сверкает на солнце брошь, скрепляющая легкую ткань. Либина обращается к нему, Руфу, и улыбка озаряет ее милое лии, о…

Смеется Уна… Он не помнил, над чем, но она хохотала так, что села прямо в ручей, в воду у берега, и ее одеяние намокло… Она махала на него рукой, требовала, чтобы он немедленно замолчал и дал ей хоть немного прийти в себя, дышала глубоко и делала строгое лии, о, а потом снова обрывалась в смех, как в пропасть. У-ух!

Улыбается Аддон Кайнен, глядя, как его дети вскакивают на коней, чтобы прогуляться в окрестностях цитадели. Требует не устраивать гонки и ездить осторожно, но сам не верит, что кто-то прислушается к его разумным требованиям. Они, трое, смеются, предвкушая радость неистовой скачки.

Кроткая улыбка освещает лицо прорицателя Каббада и малой птахой таится в его глубоких глазах. И кажется, что нужно быть очень осторожным, потому что легко вспугнуть ее — раз, и упорхнула. А потом когда еще приманишь назад…/

близких людей и их улыбки: улыбку спасенного им топорника Лиала — недоверчивую, несмелую; сияющую сквозь слезы — его благодарной жены; смущенную — милдедина Олькоя, который только-только примирился с поколотившей его супругой;веселую и задорную — Килиана…

О Килиане Руф думать не хотел.

— Мне не слишком понятно, — признался Садеон, — отчего возможна война между двурукими и нами. Ты так тепло вспоминаешь о них. Они хорошие?

— Многие, — осторожно отвечал Руф. — Почти всегда. Зависит от обстоятельств.

— Они боятся нас, потому что чувствуют себя слабыми и беззащитными? — спросил Вувахон.