Книга Рената Флори - Анна Берсенева

– Тогда, я думаю, тебе стоит сосредоточить свои европейские интересы на Англии. Тем более ты и приезжать к нам в таком случае сможешь почаще.

И улыбнулась своей бриллиантовой улыбкой.

С тех пор прошло пятнадцать лет, а Алексей ни разу не пожалел о том, что женился таким, а не другим образом. Он видел множество браков, в которых муж и жена были изначально влюблены друг в друга, и ни разу не видел брака, в котором эти чувства сохранились бы в первозданном виде на протяжении хотя бы нескольких лет. Зато браков, в которых безумная любовь перешла в полное равнодушие или даже в жгучую ненависть, – он видел предостаточно.

И о чем же ему было сожалеть?

– Алеша, – сказала Ирина, – ты не помнишь, куда я положила нашу тетрадку с шарадами?

– С чем? – Алексей вздрогнул.

– С шарадами. Помнишь, я когда-то в детстве записывала шарады?

– Помню. – Он удивленно взглянул на сестру. – Только я думал, что ты этого не помнишь.

– Я и не помнила. Но недавно вдруг вспомнилось почему-то. Во мне вообще с недавних пор что-то странное происходит.

– Что странное? – встревожился он. – Плохо себя чувствуешь?

– Нет, – улыбнулась она. – Не волнуйся. Я не чувствую себя плохо. Даже наоборот. Во мне, знаешь, как будто сдвинулось что-то. Вот как весной лед у нас на реке сдвигается. Когда я впервые это почувствовала, то думала, что испугаюсь. Но потом оказалось, что это не пугает нисколько. Наоборот – такая вдруг молодость…

– Так ты и есть молодая, – сказал Алексей. – И чего тут бояться?

– Я и говорю, что не боюсь. Я все время вспоминаю, вспоминаю… Так ясно вспоминаю, Алеша! Все, что в детстве со мной было, – ну, пока я школу не окончила… И так мне от этих воспоминаний легко, так хорошо! Даже непонятно, где они раньше были. – Ирина удивленно пожала плечами. – Вот, про шарады вспомнила. Я ведь их любила, и ты тоже любил. Помнишь, не мог придумать, как показать шараду «мороз крепчал»? – Она улыбнулась. – Ты тогда ужасно злился. Говорил, что самое простое никогда умом не поймаешь.

– «Мороз крепчал»?.. – переспросил Алексей.

– Ну да. Это на Рождество было. Тогда никто Рождество не праздновал, а мы здесь всегда праздновали, помнишь? У нас елка стояла в большой комнате, и все у нас собирались. И играли в шарады.

– Д-да… – пробормотал Алексей. – Помню… Рождество…

И стоило ему только произнести эти слова, как воспоминание поднялось у него внутри так сильно – к самому сердцу!

Только оно не относилось к тому давнему Рождеству, это воспоминание.

Совсем другое он вспомнил – тропинку, расчищенную в снегу между соснами, и неуклюжую фигуру женщины, которая осторожно идет по этой тропинке, и как она запнулась в снегу и чуть не упала, а потом все-таки удержала равновесие, но пока она взмахивала руками, хватаясь за воздух, он чуть окно не высадил, испугавшись, что она упадет, – он стоял тогда у окна и смотрел, как она идет под соснами, как несет перед собою большой свой живот…

Волна поднялась от сердца выше, к горлу, и Алексей чуть не задохнулся от ее нежданной силы.

– Что с тобой, Алеша? – встревоженно спросила Ирина. – Тебе плохо?

– Плохо? – Он смотрел на сестру, не понимая, о чем она спрашивает, почему звучит в ее голосе тревога. – Да… Нет!

– Ты что-то вспомнил? Что-то очень… сильное?

Иринина чуткость не поддавалась рациональному объяснению. Можно было бы даже испугаться такой ее проницательности, если бы Алексей мог вообще чего-нибудь бояться.

Он помотал головой, отдышался и спросил почти обычным своим голосом:

– Как у тебя с дровами?

– Тебе холодно? – удивилась Ирина. – Хочешь печку растопить?

– Сейчас нет. Просто спрашиваю. Вдруг у тебя дрова кончились.

Ему хотелось заняться чем-нибудь очень простым. Ему необходимо было сейчас какое-нибудь очень простое занятие! И колка дров подошла бы как нельзя лучше.

В доме давно был оборудован хороший электрообогрев, но печки все равно сохранялись: электричество в любой момент могли отключить неизвестно на сколько, это часто бывало в деревне. Да и Ирина любила смотреть на огонь, а потому топила печи даже летом, если устанавливалась дождливая погода.

– Вообще-то да, колотые дрова закончились, – сказала она. – Только чурбаки остались.

– Пойду поколю, – сказал Алексей.

Большие березовые чурбаки высохли в дровяном сарае так, что от ударов колуна разлетались со звоном.

«В ней нет ничего особенного, – думал Алексей под этот деревянный звон. – Ничего такого, что поражало бы воображение, ничего хотя бы просто приметного. Она молодо выглядит, это от беременности, наверное – кажется, поздняя беременность делает женщину моложе, что-то я такое слышал, если это не очередной миф, конечно, – но вообще-то она не очень молода, и в ней нет поэтому задора – ни во взгляде нет, ни в улыбке…»

Но стоило ему только мысленно произнести эти слова, как он сразу же вспомнил Ренатину летящую улыбку, и сердце у него зашлось так, что пришлось даже опереться о колун, чтобы перевести дыхание.

Он вспомнил, как она спала на Ирининой кровати, и ее волосы перепутались с разноцветными лоскутками, из которых было сплетено покрывало, а он смотрел на нее и смотрел, и видел все черты ее лица ясно, несмотря на почти полную темноту, и вдруг догадался, что ей холодно, и накрыл ее одеялом. И вот тогда-то она, не просыпаясь, улыбнулась, и это была такая улыбка, что он не выдержал и прикоснулся к ее щеке, как будто хотел эту улыбку удержать, и сразу ему показалось, что под его ладонь попала какая-то редкостная драгоценность, но что же редкостного, самая обыкновенная женщина, не слишком молодая…

Все те же мысли, те же доводы лезли теперь ему в голову, и все так же не имели они никакого значения!

Алексей бросил колун, быстро собрал дрова, сложил их в поленницу.

– Ира, – сказал он, выходя из сарая, – я потом наколю. Я скоро приеду, – торопливо пообещал он.

– Да мне не к спеху дрова, Алеша. – В голосе сестры слышалось изумление. – Ведь лето же. Совсем тепло. Июль…

– Да. Июль, – повторил он. – Три месяца прошло. Три месяца!

Мысль о том, что он три месяца не видел ни волосы эти, легкие пряди вдоль бледных щек, ни глаза, ни улыбку, – мысль эта была для него мучительна. Как могло такое получиться, почему он был так малодушен, почему делал вид, будто не понимает, что с ним происходит, и не позволял себе признаться в том, что определяло его жизнь уже давно, с той самой минуты, когда он увидел Ренату? Необъяснимо!

– Поеду, – сказал Алексей. – Какой же я дурак!

Глава 4

Ренате казалось, что жара установилась везде, на всем земном шаре, и установилась навсегда.