Книга Ледяная тюрьма - Дин Кунц

Капитан дотянулся до горизонтальных рукояток перископа и потянул их вниз, отправляя тем самым оптику в гидравлический рукав, в котором перископ пребывал в сложенном виде, когда не было нужды в его выдвижении.

— Цель в трехстах восьмидесяти двух метрах. И приближается! — объявил вновь оператор звуколокатора.

— Уходим на глубину! — скомандовал Горов, хотя поступили лишь самые первые донесения о повреждениях судна. — Погружаемся!

По всей лодке заревели клаксоны погружения. Одновременно взвыла и сигнализация столкновения.

— Мы уходим под лед, чтобы избежать столкновения с айсбергом, — объяснил свои действия Горов.

Жуков побелел.

— Но ведь эта гора может уходить метров на сто восемьдесят вглубь. Да хоть на двести — под ватерлинией!

Сердце бешено заходилось, во рту мгновенно пересохло. Никита Горов выговорил только: — Знаю. И не уверен, выкрутимся ли мы.

* * *

Злобные порывы ветра неустанно молотили в стены домиков фирмы «Ниссан». Заклепки, скреплявшие металлические листы стенок, только крякали и трещали. Могучие потоки остывшего много ниже нулевой температуры воздуха громко стенали.

Ничего сколь-либо заслуживающего внимания Гунвальд так до сих пор и не нашел, хотя за время пребывания на складе он уже покончил с раскопками в шкафчиках Франца Фишера и Джорджа Лина. Если хоть кто-то из них скрывал склонности к убийствам или хотя бы отличался от остальных меньшей уравновешенностью или какой-то ненормальностью, в личных вещах он, этот умеющий скрывать свои изъяны человек, ни единого намека на то не оставил.

Гунвальд передвинул корзину к шкафчику Пита Джонсона.

* * *

Горов знал, что у других народов бытует расхожее представление о русских как об унылых, мрачных, вечно чем-то озабоченных людях. Конечно, невзирая на все историческое невезение, оборачивавшееся неизменной склонностью подпадать под власть по-звериному жестоких правителей и до трагизма порочных идеологий, это было далеко не так — уже потому, что и этот стереотип, подобно всякому иному обобщению такого сорта, был весьма далек от правды. Русские и смеялись, и общались, и ссорились, и влюблялись, и совокуплялись, и напивались, и валяли дурака точно так же, как это свойственно делать всем людям всех времен и народов, всегда и повсюду. В большинстве своем те люди на Западе, которые учились в университетах, читали Федора Достоевского, а кое-кто пытался даже углубляться в сочинения Толстого, и вот из этих-то художественных произведений и почерпнули они свои мнения о современных россиянах. Однако попади каким-то чудом некий иностранец в рубку управления «Ильи Погодина» в эту самую минуту, и он не обманулся бы в своих ожиданиях: перед ним были бы те самые русские, которых он себе воображал: угрюмые физиономии, все мрачные, брови насуплены, глаза потуплены долу, явственен глубокий пиетет перед судьбой — и уж точно, покорность грядущей неминуемой участи.

Наконец были получены окончательные данные о повреждениях: ни единая выступающая деталь субмарины не деформирована; ни капли воды не просочилось вовнутрь обшивки судна. Удар ощущался сильнее в носовой четверти судна; в других каютах и отсеках столкновение едва заметили. Но сильнее всего пострадал отсек с торпедной установкой, что находился двумя ярусами ниже рубки управления. Хотя, если судить по сигнализации, особенного ущерба сотрясение все-таки не причинило и непосредственно лодке ничего не грозило. В корпусе лодки, похоже, появилась какая-то вмятина, а то и не одна. Деформации были замечены рядом с кормой и по штирборту, у самого «носа» лодки, в непосредственной близости от плоскостей погружения, хотя те, похоже, не пострадали.

Если внешняя обшивка судна вышла из столкновения, отделавшись небольшими царапинами, ну, может, синяками, то можно было надеяться, что судно сохранило живучесть. Но если хотя бы в одной точке обшивки образовалось какое-то вздутие с микротрещинами — или, еще хуже, трещины пошли паутиной, — то экипаж может распрощаться с надеждами на успешное возвращение из пучины. Сопротивление внешнему давлению на поврежденных участках будет ослаблено, а неравномерность распределения давления по всему корпусу приведет к еще большей деформации ущербных площадок, так что деформация усугубится, чтобы очень скоро обратиться в трещину, затем в пролом, а там водная толща раздавит судно, которое, лишившись воздуха в своей утробе, начнет медленно погружаться на дно океана.

Раздавшийся молодой голос, принадлежавший офицеру, командовавшему погружением, прозвучал громко, но, несмотря на не слишком ободряюще привходящие обстоятельства, дрожи в нем не было слышно:

— Шестьдесят один метр ниже уровня моря, и мы продолжаем погружаться.

Оператор звуколокатора сообщил:

— Профиль цели сужается. Цель перестраивает движение, поворачиваясь носом по направлению течения.

— Глубина — семьдесят шесть метров, — доложил вновь ответственный за погружение офицер.

Им надо было уйти хотя бы на сто восемьдесят метров вниз. Коль уж видимая часть айсберга возвышалась над ватерлинией примерно на тридцать метров в высоту, то куда большая масса должна скрываться под водой — известно, что обыкновенно видимая часть айсберга составляет около одной седьмой всего объема ледяной горы. Безопасности ради Горов предпочел бы опуститься метров на двести, а то и на двести десять, хотя скорость, с которой приближалась цель, резко уменьшала шансы на достижение прежде столкновения глубины пусть бы, по крайней мере, в сто восемьдесят метров.

Звукооператор опять объявил расстояние до айсберга.

— Триста сорок шесть метров. Сближение продолжается.

— Не будь я атеист, — проговорил Жуков, — я бы уже молился.

Никто даже не улыбнулся. Да и не было в это мгновение здесь никаких атеистов — даже Эмиль Жуков сейчас, несмотря на только что сказанные слова, безбожником не был.

И пусть все собравшиеся казались на вид хладнокровными и самоуверенными, Горов ощущал страх, разлившийся по рубке управления. Он чуял его, обонял. И тут нечего было подозревать капитана в каком-то преувеличении или склонности к театральным эффектам. У страха действительно есть едкий собственный запах: это просто зловоние необычайно терпкого пота. Все кругом источало аромат страха.

— Девяносто восемь метров, — объявил офицер погружения.

Тут же подоспел и оператор акустического локатора с донесением об айсберге:

— Триста восемнадцать метров до быстро приближающейся цели.

— Глубина — сто десять метров.

Страшное дело они затеяли: слишком поспешное погружение. Раз уж они так стремительно опускались на глубину, то, значит, температура вокруг лодки и давление на ее корпус росли слишком быстро, а это означало усиленную деформацию обшивки.

Пусть даже у каждого из присутствующих здесь моряков было свое дело: всяк следил за порученным его надзору оборудованием, — все равно все взгляды время от времени сходились на стенде погружения, который вдруг стал казаться средоточием, сердцевиной управляющей рубки. Стрелка глубокомера падала стремительно, никогда еще они не уходили в глубину так быстро.