Книга Состояние свободы - Нил Мукерджи

Отчаяние не отступало до тех пор, пока она не почувствовала, что теряет рассудок. Очнувшись в два или три часа ночи, она начала судорожно искать, в каком углу кухни можно тайно начать проделывать дыру для побега. Но с помощью чего она будет рыть эту лазейку? Подойдет ли самый большой нож? Или лучше взять поменьше, но с более острым лезвием? Милли решила опробовать один из ножей за холодильником, где было небольшое углубление на стыке пола и стены с электрощитом; лезвие моментально сломалось. Знала ли Диди точное количество ножей у себя в доме? Стоит ли завтра притвориться, что он случайно сломался при готовке? Ударят ли ее за это? Она посмотрела на огромное количество ссадин, оставленных металлическими прутьями, и подумала, что боль можно будет вытерпеть. Каждый раз, когда у нее что-то не получалось, как, например, сейчас проделать дырку в стене, то, либо из-за чувства неосуществимости своей идеи, либо из-за мысли о таких более серьезных препятствиях, как железные ворота «Сух Ниваса» и их охранники, Милли причиняла себе телесную боль, чтобы хоть как-то заглушить то разочарование, что поедало ее изнутри. Вот и теперь она кусала себе руки, буквально вгрызаясь в них зубами, резала пальцы под холодной струей воды, вырывала волосы… она подумала, что если сможет покалечить себя или подхватить какую-нибудь тяжелую болезнь, то ее обязательно отправят в больницу, а она сможет оттуда сбежать. Какое-то время она мечтала о том, как все это провернет, пока один-единственный вопрос не разрушил эти воздушные замки: а куда она пойдет? Этот вопрос повлек за собой и другие, не менее пугающие. Сможет ли она в одиночку добраться до вокзала и купить себе обратный билет до своей деревни? Для начала ей придется пойти в банк и снять наличные деньги, но ее сберкнижка была у Диди. Как ей ее забрать? Даже если она и сможет, что она будет делать в банке, она совершенно не разбирается, что там к чему? И как далеко больница от вокзала? И опять же: проделать весь этот путь одной? У нее даже нет с собой денег… Она почувствовала, как почва уходит у нее из-под ног. Мир вокруг стал пустым и бессмысленным, а она не чувствовала в себе силы в одиночку противостоять огромному водовороту, тянущему ее в бездну.

Не столько из-за вины, сколько из жалости, той самой что заставляет кидать мелочь попрошайкам из окон домов и автомобилей с системой кондиционирования, Хемали Вачани позволила Милли смотреть по телевизору то, что она захочет, и даже научила, как его включать и пользоваться пультом. Телевидение стало для Милли спасательным кругом, особенно в то время, когда Дада и Диди уезжали из дома и она могла на несколько часов забыть о тяготах бытия, наблюдая за радостями и печалями других людей, в то время как ее жизнь была скучной, тусклой и пресной.

Прошел год, прежде чем смирившаяся со своей судьбой Милли не придумала новый план. А что, если она будет так плохо справляться со своими обязанностями, что они сами откажутся от ее услуг? Она начала постепенно реализовывать свою идею. Милли начала с того, что постоянно пересаливала пищу, забывала на плите рис, и он подгорал, клала соль в чай и щедро добавляла сахар в острые блюда. Поначалу Хемали сделала ей замечание, затем накричала, а в конце концов так разозлилась, что побила Милли. А она стойко вынесла побои, словно выработала к ним иммунитет. Это только подлило масла в огонь. Она заставляла Милли есть всю испорченную еду за один присест, запихивая ей в рот столько, что она еле могла проглотить.

– Я тебя так накажу, что ты будешь молить о пощаде, – кричала Хемали, – и ни одна живая душа тебе не поможет, никто и пальцем не пошевелит. В следующий раз будешь думать, прежде чем проворачивать такие штучки. Помни, если это повторится, я пройдусь по твоему лицу раскаленным утюгом. Всю жизнь будешь ходить со следом от утюга.

Квартира номер десять в здании «Сух Нивас» в районе Нижний Парел превратилась в цирк.

Однажды представилась реальная возможность выйти из здания и больше в него никогда не вернуться. Сабина позвонила Милли и сообщила, что ее отец умер. Прежде чем осознать свою боль утраты, сердце Милли наполнилось надеждой и радостью – они ведь должны отпустить ее в деревню, просто обязаны.

– Позвонишь им и попросишь, чтобы меня отпустили? – спросила она Сабину.

– Для начала спроси их сама, посмотрим, что они ответят.

– Они откажут, я уверена в этом. А если ты поговоришь с ними, то они могут согласиться.

– Нет, спроси первая.

Милли ничего не оставалось делать. Она неохотно, без какой-либо надежды сказала им, что ее отец умер и она не находит себе места от горя. Слезы, которые покатились по ее щекам, были искренними и такими трогательными, что она сама почувствовала, что они были совсем не похожими на те, что появлялись у нее за весь последний год.

– Ты все врешь, – скривилась Хемали. – Это все какая-то уловка.

– Нет, я не вру. Спросите Сабину. Это она мне позвонила, чтобы сказать об этом.

– В таком случае вы сговорились.

Милли упала перед ней на колени. Каменные статуи были более отзывчивыми.

Впервые за бог знает какое время Милли забыла о своей уже ставшей привычной одержимости. Она почувствовала, что теперь в ней живет новая скорбь. Лежа под засаленной москитной сеткой, Милли прокручивала у себя в голове одно из первых воспоминаний об отце: она пыталась убежать от него, заливаясь смехом, а ее отец изображал тигра и гнался за ней, но каждый раз падал, что ее еще больше веселило. Только годы спустя она поняла, что эта неустойчивость была вовсе не попыткой ее развлечь, а лишь следствием того, что он был пьян. Что-то внутри нее сжалось, и она тихонько завыла, закусив кулак. Она больше никогда не увидит его помятое лицо. Они наверняка уже успели кремировать его к тому времени, как звонила Сабина. Милли не знала, как долго они будут держать у себя прах, прежде чем захоронить его в сасандири[125] во время джангтопа[126]. Вернись она домой, то наверняка церковные служащие не разрешили бы ей посетить эту церемонию, но так как они не настаивали на строгом следовании их правилам, можно было бы с легкостью их нарушить. Она лишилась даже такого удовольствия, как поспорить с отцом Джозефом, так как застряла здесь.

Сможет ли она вообще когда-нибудь выйти из «Сух Нивас» пока Дада и Диди не умрут? Или после их смерти ее просто передадут дочерям в другой дом, и она будет служить, пока не состарится и не умрет сама? Разве не это происходит с птицами в клетках? Мог бы еле стоящий на ногах, пьяный мужчина, который частенько поколачивал свою жену и был абсолютно бесполезен в любой работе, когда-нибудь подумать, что его дочь окажется в такой ситуации? Неужели он так и останется таким же бесполезным и для нее, каким он был для брата в том момент, когда ему отрубали руку? Она в очередной раз подумала о привычной беспомощности отца, и ее сердце снова сжалось. Ей хотелось как-то оправдать его и защитить, но какой в этом был смысл, если он все равно уже умер.