Книга Северный крест - Валерий Поволяев

Не знал Лебедев, что уже три фронта перестали существовать, что Миллер со своим семейством находится далеко в море, плывёт в Норвегию, что престарелый генерал Квецинский[25], за которым с совком и веником неотступно следует ординарец, подгребает песок, сыплющийся из старца, сменил деятельного Марушевского на его посту. Максимум, на что оказался способен Квецинский, — лихо сморкаться в пальцы и быть объектом насмешек у офицеров-фронтовиков. Едва сменив предшественника, он проиграл всё, что можно было проиграть. Не оправдал надежд...

Всё тихо и безудержно покатилось в преисподнюю. Ничего этого лейтенант Лебедев не знал — просто не мог знать, — но он имел отличное чутьё и всё это хорошо ощущал.

* * *

Конечно же, Миллер мог совершить организованное отступление, мог спасти свои войска, но не сделал этого. Даже противники Миллера, в частности комиссар фронта Кузьмин, и тот удивился странной лёгкости, с которой Миллер сдал занимаемые позиции.

— Расстояние между нами и отступающими белыми частями исчислялось десятками вёрст, — говорил Кузьмин, докладывая обстановку на заседании Реввоенсовета фронта, — преследовать их мы не могли — у нас на это не было ни сил, ни боеприпасов, ни питания. Белые могли совершенно спокойно совершить переход на великолепно укреплённые мурманские позиции, но этого не сделали. А после бегства штаба и самого генерала Миллера подразделения белых стали расползаться, как гнилая бумага, — солдаты их уже везде и во всём стали видеть измену. Не стало людей, которые координировали бы отступление, штаб белых практически прекратил своё существование. Бездействие его было преступно.

* * *

— Ваше благородие, поднимайтесь, — вновь навис над лейтенантом Лебедевым настырный Мамонов, всхлипнул, словно обиженный мальчишка, — ему было жаль лейтенанта.

— Уходи! — окутался облачком жёсткого пара Лебедев, глянул на двух сгорбившихся в дальнем углу окопа матросов, махнул им: — Уходите!

— Без нас вы погибнете — убьют! По всему фронту идут убийства — солдаты убивают офицеров.

Лебедев неожиданно усмехнулся, просипел изменившимся голосом;

— Поздно! Нас с Иваном Ивановичем поздно убивать... Понятно?

Мамонову ничего не было понятно, но тем не менее он тряхнул головой:

— Понятно!

— Вот и хорошо. — Лейтенант раздвинул потрескавшиеся помороженные губы. — А теперь уходите!

Через несколько минут матросы ушли. Лебедев запрокинул голову, вгляделся в косматое воющее небо, проговорил спокойным полумертвенным голосом:

— Шансов дойти до Архангельска у нас нет ни одного.

— Я это знаю, — сказал ему Рунге.

— Даже если бы мы переоделись в крестьянские зипуны.

— Да, — согласился с командиром Рунге.

Некоторое время Лебедев молча глядел в небо, смаргивал с глаз слёзы, колючие снежинки, приносящиеся из горних высей, ещё что-то, мешавшее ему смотреть в вечность, подумал о том, что он ещё живой и это — странно. Он не должен быть живым, должен обратиться в невесомость, в воздух, в пар. Думы его сейчас должны находиться где-то далеко-далеко, там, где тепло и светло, но душа его почему-то задержалась в холоде... По воле хозяина застряла.

Лебедев с досадою поморщился.

Неожиданно рядом с оглушающим звуком раскололась земля, разлетелась на несколько частей, тугой вал горячего воздуха буквально откинул Лебедева на стенку окопа, он застонал.

В ноздри ему шибануло ядовитым кислым воздухом, небо перед глазами разъялось и поплыло в разные стороны. Лебедев застонал снова, выпрямился в окопе.

В трёх шагах от Лебедева, на дне окопа, откинув голову назад, строго и очень внимательно глядя на командира, сидел Рунге. Мёртвый. Из виска у него вытекала струйка крови, висок был пробит.

— Вот и всё, — глядя на Рунге, спокойно проговорил Лебедев. — Никогда бы не подумал, даже не предположил, что жизнь моя закончится именно так... И твоя жизнь, Иван Иванович, — добавил он, не отводя взгляда от старшего офицера миноноски. — Прощай, друг!

Он достал из кармана револьвер, с клацаньем разъял его, осмотрел капсюли патронов, сидевших в барабане, потом извлёк из внутреннего кармана, пришитого к изнанке кителя, ещё два патрона и вогнал их в свободные гнезда.

— Предали нас, все предали, — спокойно, без злости произнёс он. — И Миллер предал, и Марушевский, и этот немощный старик Квецинский, и адмирал Иванов, велевший своим офицерам запастись валенками, чтобы можно было без всяких помех пешком дотопать до Мурманска. Предатели! Тьфу!

Через несколько секунд в окопе раздался выстрел. Лейтенант Лебедев распластался на мёрзлой земле рядом с мичманом Рунге.

Пистолет выпал из руки лейтенанта, на губах появилось мученическое выражение, глаза закрылись. Над окопом пронёсся ветер, сыпанул на дно охапку жёсткой стеклистой крупки, потом добавил ещё и, поняв, что произошло, неожиданно смутился и стих.

Облака на небе раздвинулись, в них появилось небольшое светлое пятно, словно бы образовался прогал, в который унеслись души погибших людей, потом облака сдвинулись, и вновь сделалось темно.

* * *

Миллер стоял у борта и с сосредоточенным угрюмым видом смотрел вниз, на обломки льда, которые с громким стуком всаживались в борт ледокола, ныряли под плотное днище, нехотя уползали назад.

На душе у генерала было тоскливо, губы шевелились немо, в углах глаз стояли слёзы. Он никогда не думал, что прощание с этим нелюдимым краем будет таким тяжёлым.

Позади него стоял адъютант, приподнимался на цыпочках, заглядывал за борт и не решался обратиться.

Плечи у Миллера подрагивали.

Пытаясь взять себя в руки, Миллер стал вспоминать события последних дней, покривился лицом, вспомнив, как толпа начала палить по «Минину» из винтовок и двух пулемётов, когда ледокол отходил от причала.

В ответ «Ярославна» совершила то, что делала уже не раз, — дала два выстрела из орудий, и работяг, прорвавшихся к причалу, как ветром сдуло. Долго ещё до ледокола доносились крики, раздававшиеся на берегу. Губы у Миллера задёргались.