Книга Загадка Кирова. Убийство, развязавшее сталинский террор - Осмунд Эгге

Некоторые из обвиняемых частично признали свою вину. Они признали, что состояли в «контрреволюционной зиновьевской организации»; кто-то также подтвердил «террористические настроения» Николаева. Как мы видим из показаний, отдельные обвиняемые признавали свою моральную и политическую вину за «воспитание» Николаева в оппозиционном духе. При этом все они отрицали, что причастны к убийству Кирова или знали о планах убийства[612].

Котолынову были предъявлены показания, сделанные им во время допроса 12 декабря, в котором он признал свою политическую и моральную ответственность за совершенное убийство. Согласно расшифровке стенограммы суда, когда его спросили, подтверждает ли он свои слова, он сказал следующее:

Котолынов: Я могу ответить...

Председатель: Вы отвечаете, а не подтверждаете?

Котолынов: Лучше не подтвердить.

Председатель: Что значит лучше? Вы подтверждаете или не подтверждаете?

Котолынов: Не подтверждаю.

Председатель: Почему же Вы писали это показание?

Котолынов: Эти показания даны на основе утверждения следствия о том, что Николаев состоял членом нашей организации[613].

Юскин, который во время следствия признался в своих словах, обращенных к Николаеву о необходимости убийства Сталина, заявлял теперь, что это была всего лишь шутка. В действительности он, выслушав жалобы Николаева, предложил пойти с ними к Кирову. Но Николаев возразил: «Киров меня не принимает, — я этого добиваюсь в течение целого месяца — словно чувствует, что я его убью». Тогда Юскин высказался в том духе, что это просто «обывательская брехня», и саркастически предложил: «Что Киров — надо Сталина». Впоследствии он добавил, что Николаев говорил чушь. Это был полный абсурд. Юскин отрицал, что он знал что-либо об убийстве. Он просто не мог вообразить, что Николаев на самом деле мог сделать что-нибудь подобное[614].

Как мы видим, представленная здесь ситуация несколько отличается от того, что занесено в протоколы допросов Юскина от 10 декабря. В протоколах указано: Юскин в ответ на изложенный Николаевым план убить Кирова предложил ему убить Сталина. Из этого становится ясно, что версия, представленная в суде, была в общем-то очень похожа на высказанную Юскиным во время допроса 10 декабря. Но в протоколе допроса она была полностью искажена.

После того как все обвиняемые были опрошены, им была предоставлена возможность сказать последнее слово. Почти все из них признались, что принадлежали к оппозиции и просили дать им возможность загладить свою вину перед партией и рабочим классом. Некоторые из них при этом выражали благодарность своим следователям и руководству НКВД. Так, например, Ханик сказал:

В процессе этого следствия я должен отдать большую благодарность тт. Когану и Стромину, к которым вначале попал, тт. Косареву и Ежову, тт. Миронову и Агранову, которые показали мне всю историческую сущность и значимость и которые открыли мне глаза и показали, как по-иному надо рассматривать вещи, иначе, чем я смотрел до сих пор[615].

Полностью отрицал свою вину только один из осужденных — Шатский; многие надеялись, что жизни им все-таки будут сохранены. Но кто-то понимал, какое направление приняли события. По словам Мандельштама, все они заслуживали смертной казни. Он просил всего лишь одного: «Я старый боец, мне тяжело умирать, как собаке, поэтому я прошу Вас, товарищи, разрешите мне принять этот выстрел в грудь, а не в затылок, как принимают обычно»[616].

29 декабря в 5 час. 45 мин. приговор был оглашен[617]. Агранов докладывал Сталину, что почти все осужденные с опущенной головой, печально и спокойно выслушали приговор. При этом Мандельштам воскликнул: «Да здравствует Советская власть, да здравствует коммунистическая партия!» — и проследовал к выходу вместе с другими осужденными. Николаев кричал: «Жестоко» — и бился головой о скамью[618]. Он также якобы кричал: «Неужели так, не может быть, не может быть». Когда же его уводили на расстрел, то он якобы заявил, что ему обещали сохранить жизнь в случае, если он опорочит своих товарищей, и что его жестоко обманули[619].

Несправедливый приговор

Перед казнью Котолынов якобы сказал Агранову и Вышинскому: «Весь этот процесс — чепуха. Людей расстреляли. Сейчас расстреляют и меня. Но все мы, за исключением Николаева, ни в чем не повинны. Это сущая правда»[620]. Следует сказать, что в осуждение Николаева и его тринадцати товарищей по несчастью в то время было принято обществом в целом благосклонно. Но сейчас, однако, нам ясно, что эти тринадцать человек пали жертвами несправедливого приговора. В ходе судебного разбирательства были грубо нарушены нормы права, регулирующие арест, расследование и следствие. Так, арест воображаемых сообщников Николаева по данному делу никогда не был санкционирован прокуратурой. Многие протоколы допросов были фальсифицированы, и подследственные их не подписывали. Хотя обвиняемые и подавали соответствующие письменные ходатайства, но они были лишены возможности изучить документы дела после завершения следствия[621].

Кирилина указывает на множество противоречий в делах[622]. Например, при аресте у Николаева был обнаружен детальный поминутный план убийства Кирова. Однако в то же самое время утверждалось, что вся работа, проделанная контрреволюционной террористической группой, была организована в условиях строгой конспирации. Но каким образом можно было найти в кармане убийцы план преступления, если «вся работа подпольной контрреволюционной террористической группы протекала в условиях строгой конспирации»? Также возникает вопрос, как совместить этот детальный план с заметками Николаева, в которых описано не менее пяти возможных мест совершения убийства[623]. К тому же в этом «плане» нет никаких упоминаний о предполагаемом существовании двух террористических групп: во главе с Шатским, которая планировала убить Кирова около места его проживания, и группы Котолынова, замышлявшей его убийство в Смольном.