Книга Кавказская война - Ростислав Фадеев

Первое выселение горцев с Кавказа началось еще вслед за падением Шамиля. Этот факт явно показывал, что многие кавказские мусульмане сносили русскую власть только в надежде, что единоверные братья скоро избавят их от гнета; когда же увидели конец своей надежде, решились бросить родную землю, навеки порабощенную неверными. Большая часть выходцев принадлежали к кочевым татарам ставропольских степей и мирным обществам Закубанского края. Кавказское начальство не только не поощряло выселения, но даже противодействовало ему в законной мере; однако ж не взяло на себя, и весьма основательно, вовсе запретить выход в Турцию, чтобы не быть потом вынужденным ежечасно надзирать за людьми, открыто выказавшими свою враждебность. С тех пор выселение каждый год повторялось понемногу. В 1859 году и 1860-м ушла большая часть абазинцев, живших в горной полосе между Кубанью и Урупом. В 1861 году пошли в Турцию всем племенем бесленеевцы и некоторые мелкие общества. В следующем году выселения не было; горцы надеялись отстоять свою родину. Но как только они стали слабеть в борьбе, выселение сейчас же приняло большие размеры. К 1 декабря 1863 года в Трапезонте было уже до 4 тысяч горцев, к концу февраля прибыло их в Турцию до 20 т., к половине марта свыше 40 т. Переселение это происходило помимо нас, с вольных берегов, на контрабандных турецких кочермах, приезжавших за горцами десятками. Очень естественно, что переезд сопровождался бесчисленными бесчеловечьями и страданиями. Турецкие судохозяева привыкли плавать к восточному берегу почти исключительно для торговли рабами; они внесли тот же дух и в перевозку свободных людей. За неимением денег или вещей расплата происходила женщинами и детьми. Для черкешенок это было, впрочем, все равно, потому что, в каком бы качестве они ни достигали турецкого берега, их потом все-таки гуртами отправляли на базар.

По мере того как русские войска подвигались вдоль берега, переселение принимало совсем иной вид. Еще за два года перед тем граф Евдокимов, предвидя в конце войны большую эмиграцию горцев, ходатайствовал пред правительством о средствах перевезти их массами в Турцию. Положительного распоряжения на этот счет тогда еще не было сделано. Но великий князь Михаил Николаевич, как только представился этот вопрос, разрешил зафрахтование нужного числа пароходов и парусных судов. С открытием судоходства в 1864 году были учреждены три комиссии для отправления переселяющихся горцев: в Тамани, Новороссийске и Туапсе. Турецкое правительство со своей стороны прислало за горцами несколько обезоруженных военных пароходов. Дело приняло правильный вид. Неимущих горцев приказано было перевозить на казенный счет; имеющим средства заплатить за переезд было выдаваемо казенное пособие по 1 р. сер., считая в том числе и детей, кроме грудных. Вольные судохозяева не имели права требовать с горцев платы выше условия, на пароходах 3 р. сер., на судах парусных 1 р. 75 коп., так что даже состоятельным горцам приходилось доплачивать в первом случае только 2 руб., во втором 75 коп., кроме того грузовые компанейские пароходы, нанятые правительством, перевозили горцев бесплатно. Кроме комиссий, за безобидною отправкой горцев смотрели командированные для того адъютанты его высочества; назначены были особые морские офицеры для наблюдения, чтобы пассажиров не грузили слишком тесно. Для беднейших горцев открыта была дача казенного провианта; для больных учреждены лазареты с содержанием на счет казны. Совсем другого рода сцены происходили на противоположном берегу. Хотя турецкое правительство не жалело пособий, но там они расходились по рукам, и горцы бедствовали, вымирали наполовину в несколько недель. Заграничные газеты, разумеется, сваливали на нас все бедствия горцев, которых корреспонденты их видели уже на турецком берегу.

Вслед за вновь покорившимися горцами потянулось в Турцию довольно значительное число других, живших уже некоторое время под русскою властью. Одних побуждал фанатизм, другие не хотели отстать от родственников, третьи шли потому, что мир идет; все ждали щедрых и богатых милостей от хункяра (султана), который представляется им идеалом всемогущества и неисчерпаемого богатства. Что бы ни говорили выходящим, у них был один ответ: «Нам хорошо у вас, но мы хотим положить свои кости на святой земле». Таким образом вышли в Турцию все натухайцы и шапсуги. Их не удерживали, потому что не к чему было удерживать, как я старался объяснить выше.

Эмиграция горцев в 1864 году представляет следующие итоги:

До половины марта с вольных берегов вышло — 60 000.

С тех пор переехавших на кочермах вне нашего надзора можно считать — 15 000.

Через Тамань вышло — 27 000.

Через Новороссийск вышло до 1 июня — 63 000.

После 1 июня — 25 000.

Через Туапсе — 21 000.

Всего с лишком — 211 000[59]

Переселение горцев в Турцию нисколько не усилило турок. Правительство султана воспользовалось, однако ж, переселением черкесского племени наилучшим для себя образом. Вместо того чтобы дать ему расплыться в массе малоазийской татарщины, как хотели сами черкесы, оно целиком перевезло его в Европу и подкрепило им мусульманский элемент в христианских областях. От русского правительства не зависело помешать турецкому распоряжаться, как оно хотело, новыми подданными, хотя такой оборот дела, конечно, не был нам выгоден. Но и турки далеко не извлекут из этого подкрепления той пользы, которой они пожелают. Черкесы, пожившие в Турции, бросаются на шею человеку, на котором они узнают русский мундир[60]. Русские нещадно покорили их, но всегда обращались с ними как с людьми; они хорошо это понимают. Притом довольно посмотреть на донесения консулов, чтобы знать, как тают черкесы в Турции; их выбыло уже наполовину, между ними нет больше женщин, а новых женщин в Турции можно достать только за деньги. Турецкие черкесы просуществуют лишь в одном поколении, а на это поколение, в случае войны, и взявшись за дело как следует, мы можем рассчитывать едва ли не больше, чем турки. Говоря фигурно, турки, принимая к себе черкесов, нашили только на прореху гнилого платья гнилую заплату.

В Кубанской области поселилось вновь до 70 тысяч покорившихся горцев; с прежними мирными горское население этой области составляет 130 тыс. После новой эмиграции число это не превышает 80 тыс. Туземцы, успевшие сделаться оседлыми, находятся в очень хорошем положении. Над ними учреждено разумное управление, как вообще все военно-туземные управления на Кавказе.

В течение первой половины лета 1864 года восточный берег Черного моря представлял необычайное зрелище. До тех пор не было в свете берега пустыннее кавказского. Населенный разбойниками, торговавшими только рабами, содержимый в постоянной блокаде нашими крейсерами, он казался с моря необитаемою землей. Ни хижины, ни дымка на зеленом берегу; ни одного челнока в голубых заливах. Только под ночь, когда разыгрывалась буря или начинал стлаться туман, можно было иногда заметить, на темном море, очерк крадущейся под берегом кочермы. Если она шла к земле, на ней была военная контрабанда; если от земли, на ней были рабы. Никакое судно, занимающееся правильною торговлей, не смело приставать к этому краю. На море его встречали пушки наших крейсеров; на суше — винтовки и кинжалы горцев. Это был заколдованный берег, как в сказке, на который не дозволено ступать человеку. И вдруг все переменилось. Весь берег унизался судами и покрылся народом. На каждой версте из 400 верст его протяжения белели большие и малые паруса, подымались мачты, дымились трубы пароходов; на каждом мыску развевались флаги наших пикетов; в каждой балке толпился народ и стоял базар. Глядя с моря, никогда никакой берег Англии или Голландии не представлял такой суматохи, такой жизни. Правда, то были похороны исчезавшего народа: движение редело по мере того, как пустел берег. Но он пустел ненадолго. На покинутых пепелищах осужденного черкесского племени стало великое племя русское; в одно лето вдоль моря выросло 12 станиц. И главное: восточный берег с его великолепною красотой составляет теперь часть России. Очарование снято с него. Береговая полоса ожидает теперь, как неразработанный рудник, только людей, которые воспользовались бы ее природными богатствами. Нечего жалеть, что она пуста покуда. Вырваны плевела, взойдет пшеница.