Книга Крестоносцы - Режин Перну

Чтобы закончить разговор об этом сражении, скажем, что победа осталась за армией короля, за нее пришлось дорого заплатить, но она позволила удержать Мансурах. И тогда ее герои вновь стали просто людьми с обычными чувствами, которые трогают нас в рассказе Жуанвиля о встрече с королем: "Я снял с него шлем и дал мой шишак, дабы дать ему воздуха. В это время подъехал брат Анри де Роне, прево ордена госпитальеров, перебравшийся через реку, и поцеловал ему руку в железной перчатке. Король спросил, знает ли он что-нибудь о его брате графе д'Артуа, и тот ответил, что у него хорошие новости, ибо он уверен, что его брат граф д'Артуа сейчас в раю… И король сказал, что Господь благословен за все, что Он делает, и слезы потекли из его глаз".

Обескровленная тяжелой победой армия под неумолимыми небесами стала жертвой эпидемии. Сам Людовик Святой заболел тифом. Безуспешно попытавшись закрепиться на своей позиции, которая между двух рукавов Нила была крайне неблагоприятной, и блокированная флотилией, перерезавшей связь между Дамьеттой и христианским лагерем и мешавшей его обеспечению, армия в конце концов капитулировала. Дамьетта, где королева Маргарита Прованская в тяжелейших условиях держала оборону, спасая почти безнадежное положение христиан, была сдана в обмен на плененного короля, а за освобождение армии был обещан выкуп в пятьсот тысяч турских ливров.

Но на этом крестовый поход Людовика Святого не закончился; еще четыре года (он вышел из египетской тюрьмы 8 мая 1250 г.) он оставался в Сирии, где его действия были противоположны тому, что делал Фридрих II, ибо он объединял и укреплял то, что тот развалил и ослабил. Он восстановил порядок во франкской Сирии, самым большим злом которой была анархия, публично осадил великого магистра ордена тамплиеров, позволившего себе проводить политику, противоречившую его собственной, примирил Антиохийское княжество с армянами Киликии, поддержал старый союз со знаменитыми ассасинами (он отправил в подарок Старцу Гор "множество драгоценностей, алое сукно, золотые и серебряные кубки") и отправил к монголам Гильома Рубрука, брата-францисканца, которому мы обязаны подробным сообщением об этом еще неизвестном народе.

Беды, обрушившиеся на этот поход, которому все обещало успех, ибо это был поход героев, святых и в то же время инженеров, внушили современникам, как кажется, обескураживающие сомнения- почему же благословение Господне не осенило его рыцарей?

Что касается сомнений и выводов самого короля, то о них пишет Жуанвиль "Во время обратного плавания, когда король и его семья едва не погибли в буре, в разговоре со мной он сказал: "Сенешаль. Господь нам ясно показал свое великое могущество; ведь один из этих малых ветров, который был столь слаб, что с трудом и ветром называться может, чуть было не потопил короля Франции, его жену, детей и все его окружение"". И по поводу угроз Бога он далее сказал, цитируя Св. Ансельма: "Боже, зачем грозишь ты нам? ведь от угроз твоих тебе ни выгоды, ни убытка нет; если бы ты всех нас погубил, то не стал бы беднее, а заполучи ты всех нас, то не станешь богаче. Поэтому понятно, как говорит святой, что Бог посылает нам испытания не ради своей выгоды и не во избежание ущерба себе, а только из великой любви к нам он предостерегает нас своими угрозами, дабы ясно узрели мы свои грехи и избавились от того, что Ему неугодно. Так сделаем же это и тогда мы поступим мудро".

Историки действительно отмечали перемены, произошедшие в короле после крестового похода. Ведший ранее примерную жизнь, он стал все более и более предаваться умерщвлению плоти, проявлять заботу о справедливости и милосердии, коими отмечены все его акты, от парижского договора 1259 г, по которому он вернул часть земель английскому королю, чтобы "породить любовь между его детьми и моими, которые являются двоюродными братьями (по матерям)", до знаменитых судов под дубом в Венсеннском лесу или раздачи впечатляющих милостынь, из-за чего, по словам Жуанвиля, роптали его близкие; но он им отвечал "Я предпочитаю делать излишние траты на милостыни из любви к Богу, чем на роскошь и мирское тщеславие". Каковы бы ни были причины его второго крестового похода, с его стороны, это был акт самопожертвования, какой полвека спустя стремился свершить Раймунд Луллий на той же африканской земле. В тот момент, когда король принимал крест, "он был столь слаб, – пишет Жуанвиль, – что позволил мне донести его на руках от дворца графа Оксеррского до монастыря кордельеров" Больным отправившийся в поход, король, как известно, быстро стал жертвой дизентерии, свирепствовавшей в Тунисе.

От этого его последнего путешествия осталось два-волнующих текста: его завещание, продиктованное, когда он плыл вдоль берегов Сардинии, и записка с добавлением к нему, написанная за несколько дней до смерти, где он заменил двух баронов, его душеприказчиков, поскольку они уже умерли от той болезни, что постигла и его самого. Его возвращение домой было настоящим крестным ходом в сопровождении тел восьми умерших членов его семьи, о чем до нас дошло только одно свидетельство: это "монжуа"[47], возведенные Филиппом Храбрым в тех местах, где он отдыхал, когда нес на своих плечах останки своего отца от Собора Парижской Богоматери до королевского аббатства Сен-Дени. Единственный сохранившийся уличный алтарь из этих "монжуа" находится в маленьком сквере Сен-Дени на площади Ратуши справа, если смотреть на базилику.

Этот король, дважды отправившийся сражаться с сарацинами, тем не менее сохранил по себе добрую память у них, как Саладин у христиан. И сегодня еще место, где стоял его гроб перед г. Тунисом – Сиби-бу-Саид, то есть "гробница святого" – является почитаемым африканским населением. И подобно тому как о Саладине сложилась легенда, что он перешел в христианскую веру, так и об этом месте говорят, что здесь покоятся останки великого франкского короля, который принял мусульманскую веру. Это почтение к тому и другому свидетельствует о той славе, которую они приобрели у противника, славе героя и славе святого.

Конец света

I. Последний акт

Последние времена франкской Сирии составляют как бы прелюдию к тем событиям, что позднее развернутся на Западе Там были уже все признаки разложения общества и едва ли не самого королевства, которые проявились во Франции в XIV-XV вв. это, прежде всего, внешняя война, но особенно внутренние раздоры и та глубокая болезнь, что подтачивала французское рыцарство, то есть любовь к роскоши, бесполезной браваде, иначе говоря безмерная суетность, убивавшая сам дух рыцарства Робер д'Артуа в Мансурахе первым дал пример подобных отступлений от идеала, которые мало-помалу становились смертельными для средневекового общества, какими они сначала были для крестового похода Святого Людовика

В Сирии благодаря этому королю было восстановлено единство и особенно духовная солидарность христиан. Но, чтобы поддержать это состояние, требовалось не менее чем присутствие святого, и через два года после его отъезда разразилась уличная война между генуэзскими и венецианскими купцами, названная войной Святой Субботы, поскольку поводом к ней стал спор из-за владения церковью под этим именем, располагавшейся между их кварталами. Соперничество торговцев, жаждавших обеспечить себе монополию торговли, разделило на два клана сирийских баронов и рыцарей, и венецианцы склонили на свою сторону ибелинов и тамплиеров, а генуэзцы – сеньора Тира Филиппа де Монфора и госпитальеров. В течение двух лет Акра была ареной настоящей гражданской войны, которая была первой войной за экономические интересы и первым предвестником той войны, которая более чем на столетие разделила христианский Запад. Позднее торговые войны в сирийских водах вспыхнут между пизанцами и генуэзцами, вовлекшими в них сеньоров Триполи и Джубейла генуэзского происхождения. Во всех этих событиях странным образом проявлялись вкус к роскоши и страсть к удовольствиям, ставшие свойственными и стареющему западному рыцарству. Проявлением высшей роскоши "по-восточному" стали празднества и пиры по случаю коронации королем Кипра Генриха II (15 августа 1286 г.). Она стала поводом и для ослепительных турниров: "Праздник продолжался пятнадцать дней в Акре, в том районе, который называется Гостиницей госпиталя Св. Иоанна, где был большой дворец, как рассказывает хронист Жерар де Монреаль. И это был самый прекрасный за сто лет праздник, протекавший в удовольствиях и турнирах. Там изображали рыцарей Круглого стола и королеву Женщин, то есть рыцари сражались одетые как дамы, а затем вели бой, переодевшись в монахинь и монахов; они изображали также Ланцелота, Тристана и Паламеда, и было много других приятных и развлекательных игр". Но молодой человек, которого короновали среди этих экстравагантных ристалищ, был эпилептиком.