Книга Ренн-ле-Шато и тайна проклятого золота - Жан Маркаль

Замысел «Золота Ренна» и прост и сложен. Аббат Соньер, кюре крохотного прихода, открыл секрет, который до сего момента ревностно оберегали от глаз и ушей посторонних: секрет о существовании законного наследника меровингского короля Дагоберта II (ставшего vox populi «святым» Дагобертом), убитого Каролингами (в то время это была череда Пипинов). Когда-то этот король, желая захватить Аквитанию, спрятал в Ренн-ле-Шато огромное сокровище. Цели своей он так и не достиг, но завещал своим потомкам завершить начатое им дело. Как аббату удалось открыть этот секрет? Загадка. Однако за его неразглашение аббату было позволено черпать средства из королевской сокровищницы. Тот, кто уведомил Соньера об этом решении (этот таинственный мистический «кто-то»), остался неизвестным, но все же можно понять, что речь идет о представителе, уполномоченном Приоратом Сиона, древнейшего ордена, существовавшего в то же время, что и орден тамплиеров, и даже пережившего его.[119] Но вместо того чтобы уважать требования «неизвестных», аббат начал жить на широкую ногу, что заставило «их» сделать аббату предупреждение. Однако Соньер был не из тех, кем можно управлять: он заключил с «ними» соглашение. В конце концов, ему было дозволено оставить знаки, указывающие на месторасположение сокровищ, ориентиры для тех, кто после его смерти смог бы пользоваться ими, чтобы вернуть на трон законного монарха. Вскоре аббат умер, так и не осуществив своего замысла: создания новой религии, духовным лидером которой был бы он сам.

Безусловно, у Жерара де Седа был талант. Но на чем он обосновал свою теорию? Источники, которыми они пользовался, не поддаются проверке, а документы, любезно представленные им широкой публике, оказались фальшивками. Эти документы, то есть фотографии камней и манускриптов, изобрел, конечно, не Жерар де Сед, но те, кто подкинул их ему. Так. Писатель получил в свое распоряжение «манускрипты аббата Соньера», волшебным образом доставленные из Англии, где они, как оказалось, мирно дремали в одной из банковских ячеек, в то время как их копии были переданы различным персонам, в том числе и нынешнему владельцу виллы «Вифания».

Действительно, практически все свидетельства сходятся в одном: в полой опоре, поддерживающей древний алтарь, Беранже Соньер обнаружил некие манускрипты. Но этих документов нет ни в одной публичной библиотеке, ни в одном архиве или хранилище. Если бы они существовали, очень хотелось бы взглянуть на них… Далее, некоторые утверждают, что с манускриптов были сделаны копии. Вполне возможно, но все же, прежде чем принять это утверждение на веру, стоит хорошенько расспросить на этот счет маркиза Филиппа де Шеризе и его друга Пьера Плантара де Сен-Клера. Тогда, вероятно, читатель узнает нечто новое о природе знаменитых манускриптов, опубликованных в произведении Жерара де Седа. По крайней мере, признание Филиппа де Шеризе многое проясняет. «В 1961 году я был в Ренн-ле-Шато. Узнав, что после смерти аббата в мэрии Ренн-ле-Шато был пожар (в результате которого погибли все архивы), я, воспользовавшись этим случаем, придумал, что мэру Ренн-ле-Шато удалось сбыть с рук копии пергаментов, найденных Соньером. Тогда Франциск Бланш[120] подкинул мне идею изготовить эти копии самому, что я и сделал, закодировав в тексте „манускрипта“ отрывок из Евангелия, который потом сам же и „расшифровал“. Наконец через третьи руки я передал плод своих усилий Жерару де Седу. Случившееся далее превзошло все мои ожидания».[121] Он завершает свое признание, сделанное в ходе беседы с Жаном-Люком Шомеем, следующим образом: «Документы были сфабрикованы мной: в Национальной библиотеке я взял за основу древний текст, написанный унциалом, из произведения Дона Каброля».[122] Филипп де Шеризе, который явно гордится тем, что он был в курсе «истинного секрета» Ренн-ле-Шато,[123] говорит об этой истории обмана так, как она того заслуживает, то есть как о хорошем фарсе. Но кому был нужен этот фарс?

Впрочем, как выяснилось, фальшивые манускрипты — это всего лишь часть розыгрыша. Другие документы, представленные в «Золоте Ренна», вызывают не меньшее сомнение в их подлинности. Речь идет о репродукциях гравированных камней, среди которых может внушать доверие лишь знаменитая стела маркизы д’Отпуль. Все остальные изображения взяты из небольшого труда «Гравированные камни Лангедока», приписанного Эжену Стублейну, эрудиту из Разе, жившему в конце XIX века и любившему подписываться не иначе как «Стублейн Корбьерский». Представляю, какое потрясение испытал бы ученый) узрев свое имя на этом редчайшем издании, хранящемся лишь в Национальной библиотеке, — ведь он никогда не занимался археологическими исследованиями! Эжен Стублейн был страстно увлечен астрономией и всю жизнь изучал лишь «небесные камни», звезды и планеты, не помышляя ни о каких «гравированных камнях Лангедока». Это произведение не что иное, как подделка, снабженная вдобавок воспоминаниями несчастного аббата Куртоли, который знал о «своих» признаниях не больше, чем Эжен Стублейн — о своих открытиях в области археологии.

Фарс становится все более странным. Обратимся за разъяснениями к Рене Декадейа, который провел серьезное расследование этого дела. Очевидно, что имя аббата Куртоли появилось в «деле гравированных камней» (как и в «деле аббата Соньера») лишь потому, что в юности он был знаком с кюре Ренн-ле-Шато. «Но как старого доброго священника заставили подписаться под этими чудовищными бреднями? При каком удивительном стечении обстоятельств?» И Рене Декадейа находит ответ на этот вопрос.

«В последние годы своей жизни аббат принимал лечебные ванны в Ренн-ле-Бен, где на глаза ему то и дело попадался любопытный персонаж, парижанин, которого он уже видел в этих местах в конце пятидесятых годов. В округе Разе у этого парижанина не было ни друзей, ни знакомых, и никто не мог узнать, кто он такой: безликий, скрытный и вкрадчивый человек, не лишенный красноречия. Те, кто пытались познакомиться с ним поближе, говорили, что он неуловим. Он не проходил какого-либо курса лечения, однако появлялся в этих местах постоянно, приезжая в Ренн-ле-Бен даже зимой, — конечно, окружающие могли лишь гадать о причинах столь частых его появлений. Не меньшее недоумение вызывал у них горячий интерес этого человека к местным природным или археологическим достопримечательностям, ведь он, по всей очевидности, не был интеллектуалом. Его странные прогулки заставляли людей теряться в догадках: он исходил округу вдоль и поперек, межуя землю, осведомляясь о ее собственниках и останавливая свой выбор на заброшенных земельных наделах, которые никого не интересовали, или на участках, поросших густыми зарослями… Его бесконечные походы, его вопросы, которые он задавал всем и каждому, не могли оставаться без внимания. Кто-то принимал его за сумасшедшего, кто-то, должно быть, посмеивался над ним, но никто не догадывался, что этот человек тем временем упорно составлял свое досье, в котором обычные события и повседневные мелочи приобрели необычное значение. Обитатели Ренна и помыслить не могли, что их наблюдения, не представляющие интереса, их поспешные оценки или суждения, лишенные основания, он вложил в уста уважаемых людей старшего поколения, чьи силы к тому времени были уже на исходе. Он не опасался приписывать им чужие высказывания, оставшиеся на магнитофонной ленте, на которую, как известно, он записывал любые истории, рассказанные невесть кем. Именно так аббат Куртоли оказался „рассказчиком“ одной из таких экстравагантных историй. Те, кто близко знал священника и работал с ним, со всей категоричностью заявляют, что высказывания Куртоли, помещенные в „Гравированных камнях Лангедока“, не совпадают ни с фактами из биографии аббата, ни с его характером».[124]