Книга Персидский поход Петра Великого. Низовой корпус на берегах Каспия (1722-1735) - Игорь Курукин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Командование на месте он сдал двум старшим по чину офицерам: генерал-лейтенант Румянцев должен был отвечать за владения России от Терека до Куры, а в Гиляне с такими же полномочиями оставался генерал-лейтенант Левашов; каждому из них надлежало быть готовым взять на себя и обязанности другого, если тому «смертный час случится». В прощальной инструкции остававшимся генералам князь сформулировал основные задачи: обеспечить корпус провиантом и заполнить вакансии хорошими офицерами, «очистить» крепость на Куре, внимательно следить за «поступками турецкими», для чего нужны были не только войска и крепости, но и надежные информаторы; необходимо было также привлекать на свою сторону и «жаловать» местных владельцев, без участия которых трудно было бы рассчитывать на лояльность населения. В июле 1728 года Верховный тайный совет наградил обоих командиров «по чину»: фельдмаршал Долгоруков был пожалован 20 тысячами, а Левашов — двумя тысячами рублей «из гилянских и бакинских доходов».
Убедившись на практике в неудобстве «разделения властей» (тем более что морское начальство в Астрахани не склонно было подчиняться двум генералам), Долгоруков в 1729 году посчитал необходимым отменить свое решение о назначении двух равноправных командующих: «генерал-лейтенанта Левашова пожаловать чином и учинить в том корпусе главным командиром, понеже тамошний народ, для знатных и искусных его в воинских делах поступках, в великом почтении его имеют; генерал же лейтенанта Румянцева, також и оного Левашова, для излишних в тамошних краях по их рангам расходов, снабдить награждением». Долгоруков признал Левашова наиболее способным к должности и к «обращению со злым и проклятым народом». Его мнение было услышано: Румянцев за труды «при турском дворе и в Персии» получил в марте 1729 года 20 тысяч рублей «из персидских доходов», а Василий Яковлевич Левашов в следующем году стал командующим войсками на юге и фактически российским наместником «новозавоеванных провинций». Ему и предстояло выполнять намеченную программу действий.
БУДНИ КОЛОНИАЛЬНОЙ АДМИНИСТРАЦИИ
Во всех поморских краях милостью вышнего и вашего императорского величества высоким сщастием во всех местах в благополучии обстоит.
Имеющиеся в нашем распоряжении источники скупо свидетельствуют о самом интересном — как именно российские военные власти осуществляли управление занятыми провинциями. Как уже говорилось, в архивах неплохо сохранились переписка командующих Низовым корпусом генералов, адресованные им указы и рескрипты, а также документы военного и дипломатического ведомств и подсчеты расходов, сделанные Сенатом. Однако повседневная документация, которая велась на уровне гарнизонных канцелярий и полковых штабов, представлена намного хуже и только фрагментарно входила в доношения вышестоящих лиц.
Вероятно, в 1722 году офицеры и солдаты петровской армии едва ли представляли себе образ жизни горцев Кавказа, бакинских горожан, гилянских «мужиков» или персидских чиновников. Можно только предполагать, что туземцев отчасти воспринимали так же, как уже более или менее знакомых российских «мухаметанцев» — оседлых татар или полукочевых башкир, которые (не без сопротивления с их стороны) все же постепенно интегрировались в имперскую структуру и заняли в ней свое место в качестве подданных российских государей — плательщиков ясака или иррегулярной конницы.
Но ни в походе, ни после него оставшиеся на Кавказе и в Закавказье генералы не встретили таких готовых к переходу под державу российскому императору подданных. «Князья» и «владельцы» Дагестана могли принимать присягу, но считали ее лишь основанием для выплаты им жалованья без какой-либо «службы» с их стороны и отнюдь не желали исполнять приказы российских командиров без очевидной для себя выгоды. Однако «горские народы» все-таки воспринимались как «варварские» и свободные, тем более что на контроль над нагорьями Большого Кавказа российская военная администрация не претендовала. А поведение населения, хотя и «мухаметанского», но все же более укладывавшегося в привычные представления о сословном делении, — крестьян, горожан и «знатных особ» — их озадачило: русская армия избавила «персиян» от анархии и набегов «лезгин», их государство развалилось на глазах под ударами соседей, бессильный правитель официально «уступил» их земли России по договору 1723 года, а неблагодарное население иранских провинций не желает присягать и бунтует; «знатные» же то демонстрируют преданность, то «изменяют» без всякого основательного повода.
Сформулированная в 1723 году в Коллегии иностранных дел официальная позиция гласила, что виной всему — бывшие персидские начальники, которые, «лишась лихоимственного их лакомства, стали развращать людей разновидными страхами и привели их в такое замешательство, что российские командиры принуждены были приводить оных в покорность вооруженною рукою».
Уже освоившись в Гиляне, В.Я. Левашов в послании вице-канцлеру А.И. Остерману 28 апреля 1725 года недоумевал: «Народ здешней по премногу развращен, и яко аспиды глухи, затыкающие уши, с нашей стороны и к совершенству дела ниже слышать хотят. И наше им внушение и разглашение, и обнадеживание, и уграждение, и наказание, и смертные казни, и злу началных бунтовщиков домов огнем спаление ничто пользует; и многовременное наше увещание не на благую землю, но на камень падает и не укореняетца… и веема здешней развратной, а особливо отдаленной народ в совершенное покорение и послушание приводить трудно, но разве только умножением людей сие укротить можно». Ему вторил Матюшкин — в январе 1726 года писал из Астрахани в Коллегию иностранных дел о том, что «народ непостоянства, лжи и недоброжелательства наполнен». Сменивший Матюшкина В.В. Долгоруков также не понимал «персидскую самую глупость и слабую надежду и суеверие»: отчего они довольны победами афганцев над турками, но не желают принять «протекции российской»?
На некоторое время ситуация с открытыми «бунтами» несколько смягчилась, однако успехи войск шаха в борьбе с афганцами и турками вновь вызвали волну неповиновения. Под влиянием новых восстаний Левашов пребывал «не без удивления… о персицком народе»… «…чрезмерно к шахом своим любительны и верны. Оное от прежних умных шахов политическо введено», — рассуждал генерал в письме Румянцеву в августе 1730 года; он полагал, что эту верность в народе воспитали «духовные». «Бунты» успешно подавлялись, но генерал понимал, что российское господство в Иране непрочно. «Под пеплом искры тлеютца», — писал он в декабре 1730 года императрице Анне Иоанновне.
С 1728 года Левашов остался «главным командиром» на Куре и в Гиляне и свои обращения к местным владельцам подписывал как «в поморских краях над войски генерал-аншеф и кавалер и над поморскими провинциями верховной правитель и полномочный министр». Он успешно справлялся с нелегкими обязанностями, «претерпевая зной и вар и моровые времена, и без мало не повсечасные внешние и внутренние неприятельские и бунтовские злобедственности и болезни, и не по мере ума моего отяхчен несносными мне военными и иностранными, и гражданскими делами», как указывал он в 1729 году в просьбе об отзыве, «пока жив».
