Книга Мальчики да девочки - Елена Колина

– Плохо дело... – мрачно говорила Фаина каждый раз, сталкиваясь с Мироном Давидовичем на кухне или в гостиной, сколько раз встречала его в доме, столько раз и повторяла: – Плохо дело...

– Да, хорошего мало, – всякий раз подтверждал Мирон Давидович.

Как ни странно, самые серьезные последствия арест Мэтра имел для Дины, единственной в семье, которую это событие не касалось так близко, не потрясло и даже не особенно тронуло. И как все люди не знают, какие события, не имеющие к ним прямого отношения, определяют их жизнь, так и она никогда не узнала, что арест Мэтра, который совершенно точно был событием из ряда ЧУЖИХ судеб, стал событием ЕЕ судьбы...

Павел Певцов, как человек разумный, в полной мере обладающий инстинктом самосохранения, принял решение подождать с предложением Дине Левинсон руки и сердца. Не отменить, а просто подождать. Ведь по делу Мэтра могли взять всех вокруг, как сетью замести стайку рыбешек. Могли взять, а могли не взять, – необходимо посмотреть, как все обернется. Это нисколько не было предательством – Павел Певцов никогда не позволил бы себе совершить прямое предательство. Он не прекратил приходить на Надеждинскую, хотя среди поэтов и друзей дома нашлись и такие, временно отказавшиеся от визитов... Просто его женитьба могла и подождать – он непременно женится на Дине, он человек благородный...но в меру, не во вред себе!.. К тому же сейчас все это сватовство показалось бы неуместным – Ася с Лилей держались так, словно в доме, не дай бог, был траур по близкому человеку.

– Если он не имеет отношения к контрреволюции, то с юридической точки зрения все рассмотрят, – повторял Павел, стараясь успокоить Асю и Лилю.

– Ах, с юридической? – насмешливо отвечал Леничка. – У них вместо правосудия революционная целесообразность... И вот еще что – все литераторы у них под подозрением, люди, умеющие выразить себя в слове, для них особенно страшны... Вы загляните в справочник «Весь Петроград» семнадцатого года – на каждой странице встречается «профессия литератор». Где же они все, по-вашему?

Девочки, Ася и Лиля, вели себя как жены арестованного: каждое утро вдвоем ходили с передачами на Гороховую, в тюрьму, отдав передачу, метались по городу, по нескольку раз в день забегали в Дом искусств, пытаясь хоть что-то узнать о судьбе арестованного Мэтра. Так продолжалось недолго, неделю, хотя им показалось – целую вечность.

Через неделю им сказали в тюремном окошке, что сегодня передачу не примут. Это было очень обидно, потому что они принесли Мэтру яблочный пирог. Яблочный пирог испекла Фаина, не для Мэтра, конечно, а для семьи. Каждое утро Фаина то разрешала девочкам идти на Гороховую, то запрещала, но им всегда удавалось ее уговорить – отнести передачу не опасно, за это еще никого не арестовывали... Но в то утро Фаина запретила со всей возможной решимостью – встала в дверях и сказала, как когда-то Илье Марковичу: «Вы уйдете из дома только через мой труп». Но Лиля так холодно улыбнулась, как чужая, и Ася, всегда нежно-послушная, с такой нежно-послушной улыбкой просочилась мимо матери, что Фаина только беспомощно вздохнула и крикнула вслед: «Через мой труп!.. Возьмите яблочный пирог!..»

Услышав, как хлопнула дверь парадной, Фаина с неожиданной для ее полноты скоростью бросилась в спальню девочек и вытащила из Асиной тумбочки альбом в вишневом бархатном переплете, – Лиля так и не завела альбома для стихов Мэтра, а Ася завела. Большую часть стихов записала в альбом Ася, но кое-что было вписано рукой самого Мэтра. Эти девчонки совсем не знают жизни, а если вдруг – обыск? И найдут это, его рукой написанное?! Кто же позаботится о девочках, кроме их матери...

Торопясь и прислушиваясь к шагам на лестнице, Фаина сожгла альбом на кухне, в медном тазу, выдирая по листу и тяжело вздыхая над каждым листом от бьющего в нос запаха дыма. Кое-что она прочитала, пожала плечами – про любовь, опять про любовь... Ф-фу, все сожгла, вот только бархатную обложку в тазу не сжечь – слишком плотная.... Фаина засунула обложку под кастрюлю и принялась разгонять рукой дым.

...В тюремном окошке сказали, что сегодня передачу не примут, не нужно, и они прибежали со своим яблочным пирогом домой растерянные и встревоженные: что значит «не нужно»? Отобрали «Илиаду», не разрешают передачу...

Фаина поджала губы, – добегаетесь, Мирон Давидович покачал головой и пробормотал свое любимое: «Мы никаких политических убеждений не имеем...», а Леничка, не вступая ни в какие обсуждения, убежал, крикнув из прихожей: «Я к Чину... Буду ждать, сколько понадобится, не уйду, не дождавшись...».

Чином они называли чекиста, не так давно поселившегося в их подъезде, на этаж выше. С чекистом никто из семьи знаком не был, но изредка все же встречались на лестнице или около дома и раскланивались. Знали, что фамилия Чина Якобсон, зовут его Леонид Михайлович, но называли его между собой просто Чин, без имени.

– Я к Чину... – передразнил Леничку Мирон Давидович и недовольно пробормотал: – Не к добру это, связываться с такими людьми... это мы просто хотим иметь свой кусок хлеба, а им нужна революция, им нужны аресты...

– Таким порядочным людям, как вы, и должна принадлежать власть, – неожиданно серьезно сказала Лиля.

Фаина польщенно улыбнулась.

– Никогда он не возьмет власть в свои руки, слишком он у меня мирный... – с сожалением отозвалась она, словно власть предлагалась Мирону Давидовичу Левинсону прямо сейчас, в гостиной на Надеждинской. И добавила свое любимое: – Плохо дело...

– Да, хорошего мало, – послушно откликнулся Мирон Давидович.

Лиля вошла на кухню со словами «У нас что-то горело?». Увидела вишневый бархатный переплет под кастрюлей и подняла на Фаину округлившиеся от ужаса глаза.

– Когда Ася хватится альбома, я скажу так: ничего не знаю, следи сама за своими вещами, – воинственно заявила Фаина. – И не нужно на меня так смотреть. Ты знаешь, что такое Чека?

Лиля молча кивнула и вышла. Вот умная девочка, подумала Фаина, не то что Ася, совсем сошла с ума со своей поэзией... Ну, а выпустят этого их великого поэта, так эта дурища другой альбом заведет, и он ей еще что-нибудь про любовь напишет.

* * *

Леничка караулил машину Чина на улице. Он собирался ждать хоть до утра, но ему повезло, сегодня Чина привезли не под утро, как это часто бывало, а необычно рано, в начале ночи. Леничка не был настолько наивен, чтобы предполагать, что этот разговор изменит судьбу Мэтра, что он сможет выпросить, вымолить его у этого чекиста, он хотел хотя бы узнать... Было письмо в защиту Мэтра от Совета Дома искусств, подписанное самыми крупными именами, и, конечно, его попытка – это капля в море, но ведь капля камень точит, и сколько было случаев в истории, когда судьба человека или важнейшего решения зависела от случайных впечатлений, личных симпатий, мимолетного эмоционального воздействия...

– Леонид Белоцерковский, – чуть дернув головой, представился Леничка. Он испытывал ему самому противную робость – то ли на него произвела впечатление эта черная машина, олицетворявшая власть, то ли усталая значительность, с которой Чин смотрел на него. – Я буду говорить с вами не как обыватель с чекистом, – сказал он, чувствуя в своем тоне искательность, и оттого получилось развязно. Чекист удивленно кивнул, и ободренный Леничка заторопился: – Вы ведь еврей, как и я...