Книга Судьба артиллерийского разведчика. Дивизия прорыва. От Белоруссии до Эльбы - Владилен Орлов

Свернув связь, мы вернулись обратно, дожидаясь дальнейших распоряжений. Мимо тянулась непрерывная лента немецких беженцев, возвращавшихся домой. Вскоре пришла команда для всех частей: «При появлении любого самолета не стрелять!» Капитуляция, поняли мы. Будет подписание акта. Я вышел из шалаша наружу. Прошло какое-то время, и я услышал шум приближающихся самолетов, и прямо над головой, низко, почти на бреющем полете пронеслось несколько гражданских самолетов в сопровождении истребителей. Делегация союзников, догадался я, а низкий полет на всякий случай, чтобы ненароком не подстрелили. Вскоре раздался характерный, ноющий звук одиночного немецкого самолета, летящего без прикрытия в том же направлении, но на большей высоте. Немец летит на подписание акта о капитуляции, понял я. Было что-то сиротливое и обреченное в полете этой одиночной машины. Или мне так казалось?

Ночью перед рассветом 9 мая нас разбудил треск автоматных очередей и крики «ура!». В расположенном неподалеку штабе дивизиона, где всю ночь не выключали радио, прозвучали слова Левитана о безоговорочной капитуляции немцев и окончании Отечественной войны. Мы уже понимали, что война кончена, но это было официальное подтверждение конца этой жуткой войны, и все мы отмечали его салютом из своего оружия. Теперь не придется больше стрелять! Долгожданный мир наступил.

На следующий день наш полк в составе бригады переехал к месту оборудования временного лагеря близ города Ратенов. По пути, на одном из перекрестков, на боковой дороге появилась огромная колонна пленных, организованно следовавших к месту назначения. Впереди офицерский состав, за ним зеленая солдатская масса. Вокруг немногочисленная охрана. Колонна остановилась и расположилась на отдых. Тут же откуда-то появились немецкие женщины с ведрами воды и кое-какой снедью. Они прямо бросились к отдыхающим. Слышался оживленный говор и плач, правда, редкий. Охрана не препятствовала общению. Мы двинулись дальше и вскоре въехали в лес, где начали оборудовать летний лагерь.

Каждый взвод построил свою землянку, и по окончании строительства началась обычная лагерная жизнь: подъем и отбой, трехразовое питание, наряды в караул и на кухню. Когда не было нарядов, проходили утренние занятия, вечером политзанятия (читка газет, беседы) и свободное время. Занятия проходили вяло, к чему все это! Война кончена, скорее бы домой. Солдаты и офицеры ждали демобилизации. Вечерами писали письма, делились мыслями о будущем.

Сразу же по прибытии в лагерь все сдали оружие. Его выдавали теперь, как и в мирное время, только при несении караульной службы. Строго, под угрозой трибунала, потребовали сдать все трофейное оружие. Я отнес свой автомат старшине, а он стал требовать карабин, который числился за мной. Мы долго препирались. Я — ему: «Знать ничего не знаю, давно раздобыл автомат, а где карабин, не знаю, ведь я был в медсанроте…» Он — мне: «Почему не сдал карабин, когда нашел автомат, за тобой карабин числится, а не автомат? Что мне теперь делать?» В конце концов он плюнул и, поняв, что ничего не добьется, с ворчанием отпустил меня.

У меня с вычислителем соседней батареи Новоселецким был трофей на двоих: маленький изящный, дамский пистолет «вальтер» с обоймой пуль. Договорились, что тот, кто первый демобилизуется, возьмет его с собой. Опасаясь весьма вероятного шмона, мы зарыли его в тайнике под деревом, предварительно густо смазав. Однако позже, в спешке внезапного переезда, мы забыли его вырыть, и он, думаю, до сих пор захоронен в том лесу.

Вскоре после прибытия в лагерь состоялось торжественное награждение всех фронтовиков. Награждали побатарейно. Выстроились на поляне, и командир полка или бригады вызывал награждаемого и лично вручал ордена и медали. Вызвали меня и вручили орден Славы 3-й степени и удостоверения к медалям «За победу в Отечественной войне», «За взятие Берлина» и «За освобождение Варшавы». Почему удостоверения? Еще не успели отчеканить медали. Первые две медали я получил уже в Москве, а последнюю медаль аж 20 лет спустя. Естественно, я был горд и счастлив. Жив, имею только легкое ранение и награжден почетным орденом, которым награждали только фронтовиков за конкретные действия при столкновении с противником и который в батарее получили только 2 или 3 человека. Тогда на плакатах, открытках часто печатали «образцового» русского солдата с орденом Славы и медалью «За отвагу». Вот и я почти такой (медаль «За боевые заслуги» на ступеньку меньше). После награждения всю батарею сфотографировали, и эта карточка мне дорога и напоминает те первые послевоенные дни.

Кончался май, и однажды трех москвичей с образованием не ниже 7 классов вызвали в штаб дивизиона: меня, Кириченко и еще кого-то. Там сидела комиссия из бригады. Выделялся один человек от дивизиона на Парад Победы. Отбирали в основном москвичей. Пусть дома побывают и в параде поучаствуют. Выбор, естественно, пал на Кириченко. Он больше всех служил, и наград больше. Ему позавидовали, что дома побудет (это главное!), а парад — это нагрузка, ежедневная муштра строевой подготовкой, которая и здесь всем осточертела. Вот такой взгляд был в то время. Вернувшись из Москвы, он рассказывал о том, как все проходило, как он побывал дома и какова жизнь в Москве.

Как-то вместо занятий я отпросился разведать местность. Меня легко отпустили, и я, захватив на всякий случай случайно оказавшуюся у меня наличность в немецких марках, направился перелесками в сторону недалеко расположенного города (память на местность у меня была хорошая). Лес кончился, и передо мной, хорошо обозримый с пригорка, появился типичный немецкий городок с черепичными крышами невысоких домов и высокой башней костела (или кирхи) в центре. Правда, башня и сам костел были сильно повреждены бомбежкой или обстрелом. Крест уцелел, но скособочился и висел, как подбитая птица. Это был Ратенов. Внизу просматривалась речка с небольшой плотиной, перегораживающей речку. Пройдя по плотине, я наткнулся на кирпичное производственное здание, за стеной которого слышался равномерный гул работающих станков. Как! Прошло несколько дней, и фабричка уже работает? Найдя вход, я поднялся по лестнице и постучал в дверь. Тотчас дверь открылась и вышла молодая улыбчивая немка со связкой «молний» и горстью желтых (под золото) форменных пуговиц нашей армии с выбитыми звездами, а также набором кожаных ремней и прочей армейской бижутерии! Я онемел от неожиданности. За пару недель наладить производство добротных вещей для нашей армии вместо нашей уродливой, ржавой продукции! Кое-как знаками и жестами я объяснился с немкой и на все деньги закупил пуговиц, значков и пару ремней.

Вернувшись в лагерь, я отложил часть покупок для себя, а остальное стал раздавать своим. И тут в нашу землянку набежали командиры из нашей и других батарей дивизиона. Я чувствовал себя неловко среди офицеров, умолявших выделить хоть что-то, и сказал, что, если меня отпустят, завтра принесу эту бижутерию всем желающим. Меня, конечно, отпустили, насовали денег, и пришлось составить длиннющий список «клиентов». Два дня я ходил в Ратенов, закупал все, что мне заказали, но главное, почувствовал себя вольной птицей и с интересом побродил по городу. Поразила быстрота, с которой установился порядок, и как быстро были расчищены улицы, а развалины отдельных домов аккуратно огорожены. Развалин оказалось не так много, как нам показалось при захвате города перед концом войны, когда пожары, казалось, охватили весь центр города.