Книга Слово и "Дело" Осипа Мандельштама. Книга доносов, допросов и обвинительных заключений - Павел Нерлер

Отказавшись от поисков счастья в Александрове, куда за 20 лет до этого он ездил на поклон к Марине Цветаевой, О.М. остановил свой выбор на Кимрах, точнее, на Савелово. На одном конце маршрута привлекала Волга (а свою летнюю жизнь О.М. и Н.М. хотели бы организовать как дачную), а на другом – близость Савеловского вокзала к Марьиной Роще, где жил Харджиев.

Не было и никакой работы – даже переводной. Жить оставалось только на помощь друзей и подаяние знакомых. Деньги на это лето подарили братья Катаевы, Михоэлс, Яхонтов и Лозинский, давший сразу 500 рублей.

25 июня[384] распрощались с Москвой.

Вещи на Савеловский вокзал принесли братья, а с Верой Яковлевной они конспиративно попрощались на бульваре: «Здравствуйте, моя нелегальная теща!» – сказал ей О.М., прежде чем обнять и поцеловать.

Не раз и не два они еще будут приезжать сюда – останавливаясь то у Харджиева, то у Яхонтовых, то у Катаева, то у кого-то еще. А однажды съездят даже в Переделкино к Пастернаку.

Выберутся и в Ленинград – пусть всего и на две ночи. Остановились у Пуниных, повидали Эмиля Вениаминовича, отца, и Татьку, любимую племянницу, Стенича, Вольпе и даже Лозинского в Луге.

Но всякий раз – нелегально и с риском (отныне уже общим) быть задержанными за нарушение режима.

3

…Жилье в Кимрах они нашли в Савелово, правобережной части Кимр, некогда самостоятельном большом селе, давшим свое негромкое имя одному из московских вокзалов. В черту Кимр село было окончательно включено в 1934 году[385].

В собственно Кимрах они и не пробовали ничего искать. В точности следуя совету Галины фон Мекк селиться в любой дыре, но не отрываться от железной дороги («лишь бы слышать гудки…»), О.М. с самого начала делал «ставку» на правобережье. «Железная дорога была как бы последней нитью, связывавшей нас с жизнью»[386], а необходимость переправляться на пароме через Волгу[387] серьезно осложнила бы спонтанные поездки в Москву.

«Дачей» им послужил двухэтажный, на несколько квартир, дом Чусова с зеленой крышей на центральной савеловской улице[388]. Улица сохранилась до наших дней, а вот дом нет.

Конечно, не раз они переправлялись на пароме или на лодке на левый берег – в собственно Кимры, старый и облупленный город, гуляли по его центральной купеческой части, но чаще оставались на «своему» берегу: прогуливались вдоль реки, купались, ходили в жидковатый лес, до которого было рукой подать.

Лето 37-го выдалось жаркое, Волга и та обмелела. О.М. и Н.Я. часто можно было видеть у берега: река и тенистые улицы, спускавшиеся к ней, были настоящим спасением от зноя.

Другим аттракционом был пристанционный базар, где «торговали ягодами, молоком и крупой, а мера была одна – стакан. Мы ходили в чайную на базарной площади и просматривали там газету. Называлась чайная “Эхо инвалидов”[389] – нас так развеселило это название, что я запомнила его на всю жизнь. Чайная освещалась коптящей керосиновой лампой, а дома мы жгли свечу, но О.М. при таком освещении читать не мог из-за глаз. ‹…› Да и книг мы с собой почти не взяли…»[390]

На кимрскую сторону их перевозил бакенщик по фамилии Фирсов, у которого они еще и покупали рыбу. Домик самого бакенщика находился всего в тридцати метрах от электростанции, расположенной в Вознесенской части Кимр. И примерно там же (а точнее – в доме № 5 по ул. Пушкина) проживала тетя одного девятилетнего савеловского мальчика, Юры Стогова[391], – он-то и видел, а главное, хорошо запомнил О.М.

Его тетя как-то услышала – от подруги-учительницы, а та в свою очередь от заведующего гороно Тулицына – про приезд в Кимры О.М. Узнав его на улице, она произнесла при племяннике это необычное и потому врезавшееся в его память имя, а вскоре из окна теткиного дома он увидел и самого поэта.

Окно тогда было тем же, чем сейчас является телевизор, и однажды в нем «показали» следующую «картинку»: по улице не спеша шла необычная троица – полный мужчина в парусиновых брюках и в рубашке-кавказке с частыми пуговицами, женщина в белом платье и в легкой вязаной шляпке на голове. Третий же, Мандельштам, как бы в противовес был в темных брюках, мало разговаривал, но казался серьезным и сосредоточенным. Двое первых, судя по всему, это Владимир Яхонтов и Лиля Попова. Они остановились в тенистом местечке возле электростанции и долго беседовали.

Юра набрался смелости и подошел к ним поближе. Один (О.М.) был всё время грустным и задумчивым, другой же, напротив, без умолку балагурил. Заметив восхищенный мальчишеский взгляд, обращенный к женщине, «балагур» сказал: «Вот у Вас еще один поклонник появился».

Это савеловское лето – с частыми наездами в Москву, с влюбленностью в Лилю Попову и адресованными ей и не только ей стихами[392], с приездами время от времени друзей (Наташи Штемпель, Яхонтова и Поповой), – было сравнительно благополучным и не то чтобы беззаботным, но каким-то бодрым и обнадеживающим. Раскаты Большого Террора, уже вовсю громыхавшего в столицах и промышленных центрах, как бы не доносились до кимрской глуши, и только газеты в чайной не давали расслабиться.