Книга Праздник лишних орлов - Александр Бушковский

– Вставай, – кричит один, – индейская морда! От закона не убежишь! Сейчас в КПЗ тебя, а утром бумаги оформим – и в тюрьму!

– Ты, гражданин начальник, хоть меня и подстрелил, – Митроха тоже тяжко дышит, – но и ты от закона не убежишь! Я сейчас у тебя подохну здесь или в камере, и тебя сегодня же уволят, а завтра посадят на мое место! Вези меня в больницу!

– Чё ты гонишь?! – не унимается полисмен. – Кто тя подстрелил?

– У меня тетка в прокуратуре работает, – продолжает Митроха, – деда Ибрагима племянница, тебя за такой беспредел по голове не погладят!

– Пугать меня вздумал? – забеспокоился полисмен и глядит на второго.

Тот ему кивает: мол, есть такая. Перевернули Митрофана, а у него вся спина в крови. Ну, струхнули, повезли пока в больницу. Митроше того и надо. А то из КПЗ, думает, уже не вырваться. Привезли в райцентр, благо рядом, он им всю машину по дороге кровью вымазал, так, на всякий случай. Врач поглядел, говорит, надо пулю доставать, там видно будет. Посовещались полисмены меж собой, один поехал рапорта-донесения писать в участок, а второй остался Митроху охранять.

Вытащил доктор пулю, спасибо ему, забинтовали Митрофана и увезли в палату. Там полисмен пристегнул его браслетами к кровати, одёжу его спрятал куда-то, а сам уселся рядом на табурет и ждет, когда преступник от наркоза очнется, а напарник из участка вернется. Мечтает преступление раскрыть. Митроша очухался, но лежит с закрытыми глазами, в щелки между век ситуацию оценивает. Видит, палата почти пустая, только в углу солдатик лысенький лежит. Форма рядом на табуретке сложена, портянки на сапоги намотаны. Зыркнул на полисмена, сечет: тот парень молодой, здоровый, верхняя пуговичка на кителечке расстегнута, и сине-белая тельняшка виднеется.

– Товарищ сержант, – говорит Митроша хрипло, – разрешите водички испить, уж больно эфир сушит.

Налил ему сержант из графина в стакан, молча подал. Уже неплохо, Митроха выпил.

– Благодарю. Разрешите один вопрос, товарищ сержант?

– Только один. Ну?

– За что меня?

– Тебе чё, память отшибло? Так вроде не в голову пуля-то попала… Кто машину у гражданина Кононова угнал?

– Угнал?! Вот рыбина скользкая! Извините, товарищ сержант.

– Ладно…

– Он же сам мне ее отдал в залог. Триста шестьдесят девять шкурок у меня взял на реализацию, деньги в банке застряли, вот он и предложил…

– Кто? Конь? Что ты мне лепишь? Чтобы Конь какому-то индейцу свой новый «задорожец» доверил? Да еще и в залог? И где документы на сделку?

– Вот то-то и оно, товарищ сержант, я ж под честное слово… Вы правы, без вины я кругом виноват, – слепил унылого Митроха.

– Там разберутся, кто виноват, кто прав. Хорош трепаться!

– Еще один вопрос, товарищ сержант, последний!

– Ладно. Последний! – отрезал сержант.

– Вы, случайно, не во ВсамДелишных Войсках служили?

– В них самых. – Сержант даже плечи слегка расправил. – А тебе что?

– Да не, ничего… Вот ведь как в жизни случается… – вздохнул Митрофан. – Один десантник другого стережет. Нарочно не придумаешь.

– Ты что, серьезно, из Войск Дяди Васи?[17] – недоверчиво скривился полисмен.

– Унижаете недоверием, гражданин начальник. Сорок пятая бригада «Скорпион»!

Тут Митроха пошел ва-банк и рисковал всем. Ни в каких войсках он не служил, а просто наслушался Кешкиных рассказов об армии. Но как-то по хулиганской молодости сделал татуировку и теперь, скривившись от боли, оголил перед сержантом плечо с синим насекомым.

– Слыхал про такую, – вспомнил сержант.

– А вы, извините, где?..

– Псковская дивизия! Да что ты все на «вы» да на «вы»? Меня зовут Лев, а тебя? – И сержант протянул Митрохе пятерню.

– Тит! – представился Митрофан. – Да-а, мир тесен! Приятно встретить своего, даже и в таких переделках…

– Да, это правда. – Сержант помягчел. – А у тебя, Тит, сколько прыжков?

– Всего девять, – глазом не моргнув, продолжал врать Митроша.

– У меня четырнадцать. А гимн помнишь?

– Еще бы, кто ж забудет «Расплескалась синева»? Но ты уж меня извини, сержант, я постарше тебя буду и даже помню старый гимн.

– Это какой же?

– Ты прости-и нас, Васи-и-лий Фили-и-ппыч! – со слезой в голосе затянул Митроха.

– Ну ты даешь, братан! – расчувствовался Лев. – Это ж вообще древняя песня!

– А то! Знай наших! – Митрофан улыбнулся и попросил: – Лева, мне бы в туалет, а то некрасиво получится.

– Давай! – Сержант отстегнул Митроху от кровати и дошел с ним по коридору до места.

Стоя над унитазом, Митроха понял, что из туалета не удрать: окно забито фанерой. Выходя, он стрельнул у полисмена сигарету и вместе с ним покурил у окошечка, поддерживая разговор об армейской романтике и лихорадочно размышляя над побегом. «Вернется старший толстяк, тогда уже не свалишь, – думал он, – еще и в изолятор увезут! Надо что-то срочно выдумать…»

В палату они вернулись уже товарищами по оружию. Митроша лег на кровать и показал сержанту руку, мол, пристегни. Тот в ответ отмахнулся – обижаешь! Раненый тайно приободрился. Когда исчерпали армейскую тему, Митроха предложил:

– Давай хоть анекдоты травить, что ли? А то скучно тут…

– Да я не помню ни хрена смешного. – Лев зевнул. – Сам знашь, кто в армии служил, тот в цирке не смеется.

– Тогда я, что ли, расскажу тебе одну историю.

Полисмен пожал плечами.

– Случилась эта история с моим братом… троюродным. Еще до армии. Зовут его… Боб. Приезжала к нам… к ним в деревню одна городская барышня по имени… Ангелина, к бабушке на каникулы. Училась она на актрису в театральном институте. Сама белая, все дивилась на индейскую жизнь. «А это что?» – спрашивает красивым голосом. Ей отвечают: «Это борона». – «Бо-ро-на. Ах, как интересно! А это кто?» – «Это овца!» – «Боже, овца! Прелестно!» Деревенские пацаны опасались к такой фифе подходить. Боб тоже побаивался, он парень скромный, почти робкий, Ангелина его потому и заметила. Стоят ребята вечером на остановке, курят, она мимо идет: «Кавалер, проводите барышню домой, мне тревожно!» Боб ее на велике везет до дому, она сзади на багажнике сидит и травинкой его щекочет по затылку, сама хихикает. Он, весь красный, педали крутит. Или купаются пацаны на речке, с моста ныряют, а она на камушке сидит: «Боб, э-э-э… Вольдемар, продемонстрируйте этим дилетантам сальто-мортале!» Боб ляжки о воду дробит, через голову кувыркается. Цветы каждый день заставляла его приносить. Однажды он ей розу из города привез, так она: «Ах, оставьте, Владимир, я люблю простые цветы, полевые!» В общем, все лето ему мозг поражала, а в августе и говорит: «Володенька, я хочу с вами на прощание покататься на лошадях, как миледи и д'Артаньян!» Боб изумился, она настаивает, улыбается презрительно, мол, а еще джентльмен… Ну, делать нечего, пошел Боб на конюшню, конюху Ибрагиму в ноги кланяться. Тот ему: «Да ты чё, Боба, у нас в совхозе две клячи осталось всего. Огонек, мерин старый, но буйный, и Дианка, лошадь тихая, но с одним глазом. Надо тебе это?» – «Надо, дядя Ибрагим, ндравится она мне!» – «Ладно, коли так, запрягу вам. Только они оба под седлом давным-давно не ходили, вы уж поаккуратнее. Вицами не стегать, пятками не колотить, а то черт его знает, как они к этим вещам отнесутся. Едьте шагом, воздухом дышите». Запряг. Ангелину Дианке в седло подсадил, провел актрисе такой же инструктаж – та хохочет звонко. Тронули, поехали. Едут лугами, воздухом дышат – красота! Романтик! Актриса осмелела, решила рысью пройтись. В кино же все скочут по-настоящему! Пятками она Дианке по ребрам тресь! Одноглазая Дианка ошалела: никто никогда ее не бил – и как понесется по покосу! Галопом! Единственный глаз выпучила и ржет! На третьем скачке Ангелина из седла вывалилась, в стремени повисла и пропахала полпокоса спиной, руками, головой! Пока Боб на Огоньке ее догнал, пока Дианку каскадерскими приемами остановил, Ангелина уже на сломанную куклу стала похожа. Подбегает дед Ибрагим, вдвоем с Бобом привели девку в чувство, дед ей и говорит: «Сейчас “скорая” приедет, полицию вызовет, ты, барышня, не говори, что с лошади упала. Скажи, что с дерева, ладно? А то меня посадят на старости лет…» Та глазами хлопает. Приехала «скорая», докторица спрашивает: «Как это случилось, мадемуазель?» – «Я с березы упала!» – «Что же вы там делали?» – «Шишки собирала…» Увезли в больницу. Потом, видать, в диспансер… Прошло время, Боб попереживал да и успокоился. А через полгода сидим мы с ним дома, вдруг в дверь стук. Боб открывает: на пороге Ангелина – голова бритая, на лбу шрам, глаза в кучу и слюни до подбородка. «Здравствуйте, Вольдемар! Я вернулась!» Бобик стоит ни жив ни мертв. Надо брата выручать. Подхожу я и говорю. «Иди ты, – говорю, – Ангелина, до дому!» И двери закрыл. Вот такая драма.