Книга Оппозиция его величества - Михаил Давыдов

А его страна тем временем брела в тупик, делая вид, что идет строевым шагом…

«История прославит наше время…»

Событием, которое резко обозначило новый этап расхождения между царем и мыслящей частью общества, стало восстание в Греции против турецкого ига. В России его встретили восторженно.

«Дело не на шутку, крови прольется много, и, кажется, с пользою для греков. Нельзя вообразить себе, до какой степени они очарованы надеждою спасенья и вольности. Все греки южного края старые, как молодые, богатые и бедные, сильные и хворые, все потянулись за границу, все жертвуют всем и с восхищением собою для отечества. Что за время, в котором мы живем, любезный Закревский? Какие чудеса творятся и какие твориться еще будут. Ипсилантий, перейдя границу, перенес уже имя свое в потомство. Греки, читая его прокламацию, навзрыд плачут и с восторгом под знамена его стремятся. Помоги ему Бог в святом деле; желал бы прибавить — и Россия» — с редчайшим для него воодушевлением пишет 14 марта 1821 г. Киселев Закревскому. А в ответном письме есть приписка Ермолова, которому такой стиль был гораздо привычнее; «Воскресающая Греция дает теперь вам достойные занятия. Видел из письма к Закревскому, что события воспламеняют сердце героя, желающего лететь на помощь стране знаменитой. Жалеть буду вместе с вами, если пламень греков угашен будет их собственною кровью. Дай Бог им успеха»[229].

Поддержка единоверных греков, как и южных славян, всегда была в высшей степени обаятельной для российских патриотов. Политика правительства за редкими исключениями удобно вписывалась в воодушевление, сопровождавшее эти настроения русского общества. Однако в 1821 г. имело место это самое редкое исключение. В период русско-турецкой войны 1768–1774 гг. Россия пыталась поднять Балканы против турок. Тогда это не удалось. Одним из «памятников» неосуществленного «Греческого проекта» осталось имя цесаревича Константина Павловича. Теперь же, почти полвека спустя, у России имелась великолепная возможность, если и не реализовать идеи Екатерины и Потемкина, то по крайней мере существенно ослабить извечного соперника, Турцию. При этом совершенно очевидно, что эта война была бы столь же популярной, сколь непопулярной была бы война в Италии. Бог весть, как повернулась бы история России, если бы царь решился.

Но этого не произошло. Александр воспринял восстание греков в контексте общего взрыва революционного движения в начале 20-х гг., т. е. как диверсию против принципа легитимизма (это в отношении Турции!) и остался верен Священному Союзу. Подданные его ждали и жаждали войны, готовились к ней, но время шло, а царь вел переговоры, точнее бездействовал, а турки свирепствовали тем сильнее, чем спокойнее была Россия. Письма этих месяцев прекрасно демонстрируют то возбужденное, нервное настроение, в котором находились наши герои и которое, конечно, отражает настроения общества вообще.

«Турки с нами поступают, как с подвластными им татарами… Сабанеев, у которого я в гостях, бурлит ужасно, смотря на соседство турок. Уверяет, что, наконец, увидят, что фронтовые забавы и проч.», — пишет Киселев Закревскому. Что Сабанеев «бурлит» — бесспорно: «Мерзавцы-соседи наши делают свое дело, продолжают грабежи, убийства, насилия, не позволяют снимать хлеба… В апреле, мае, июне могли бы мы быть на Дунае и без труда овладеть крепостями и устьем Сулинским, необходимым для флотилии. Тогда, остановясь по Дунаю до Черновод, а оттуда до Кюстенджи по Троянову валу, можно бы заставить турок говорить по-русски. Теперь! Теперь! Какая разница! Тогда все выгоды были на нашей стороне, теперь все неудобства, и чем позже, тем хуже»[230].

Но Закревский, которому адресованы эти строки, знал больше своих друзей и писал, что войны, возможно, не будет совсем, «ибо есть большое желание остаться в мире, несмотря, что турки оскорбляли русских и тем унижают наше величие перед прочими державами. Дай Бог, чтобы все шло к лучшему, а по порядку и деятельности, ныне существующим, ничего хорошего ожидать нельзя. Надо быть здесь, видеть и потом судить, чего Россия может ожидать. Вот, любезный друг, как русский русскому говорить должен»[231].

Эти выдержки не нуждаются в подробном комментарии: ход мыслей автора вполне понятен. Примечательны слова Закревского о том, что позиция правительства вредит престижу России. Нельзя пройти мимо его оценки существующих «порядка и деятельности» — это скоро станет одним из постоянных мотивов его писем.

Ермолов, вернувшийся в конце 1821 г. в Грузию, поначалу рассуждал о перспективе войны весьма абстрактно. Одно время ходили упорные слухи, что он будет командующим главной армией против турок, но поскольку он снова оказался в Тифлисе, то можно было догадаться, что или войны не будет или командующим будет кто-то другой. (Впрочем, после его «мнимого» главнокомандования в Италии назначение его командующим в Молдавии выглядело бы вполне естественно.)

Однако постепенно он все больше раздражался, видя бездействие правительства. В феврале 1822 г. он замечает, что державы, особенно Англия, пытаются восстановить отношения России и Турции путем переговоров и намеренно их затягивают, чтобы истощить силы восставших, «кончится тем, что в греках, нам приверженных, оставим мы справедливое на нас озлобление! Я, как тебе известно, весьма несчастный политик и, конечно, о политике говорю вздор, но и без дипломатических глубоких познаний можно чувствовать свое достоинство. И я недаром принадлежу народу могущественному!»

Здесь имя царя прямо не называется, но адресат понятен. Это снова тот случай, когда А. П. Ермолов, русский дворянин и русский генерал, не хуже А. П. Романова, русского императора, знает, что такое достоинство России и как его нужно поддерживать.

«История прославит наше время и нам собственно отдаст должную похвалу. Уже целый год, как лютость турок христианские державы насыщают кровию греков и, кажется, недовольно!» — пишет он Закревскому в марте 1822 г. Скептично он оценивает перспективу поездки царя на конгресс в Верону. Второе лицо в Министерстве иностранных дел России гр. Каподистриа, грек по национальности, был незадолго до этого уволен. А Нессельроде смотрел на Меттерниха почти как на императора, поэтому Ермолов проницательно писал, что «теперь Меттерниху праздник»[232].

Войну с турками из-за греков, как и предсказывали наши герои, России все равно пришлось вести, но уже шестью годами спустя, а это не одно и то же. Победа в 1828–1829 гг. укрепила режим Николая Павловича, нуждавшийся в такой победе. Повторим: правительство могло воспользоваться взрывом сочувствия грекам, чтобы восстановить рвущиеся связи с лучшей частью общества. Причем не только с такими людьми, как наши герои, но и с будущими декабристами, которые отвлеклись бы от своей внеслужебной деятельности, притом с радостью, как можно судить по их восприятию восстания в Греции.