Книга Шрамы войны. Одиссея пленного солдата вермахта. 1945 - Райнхольд Браун

— Бернд! — сказал я, и мы обнялись. Объятие продолжалось долю секунды, но мы обнялись.

— У нас все получится!

Удивительно, как мы радовались! Ведь освобождение только предстояло нам. Трудно объяснить охватившее нас веселье. Мы даже не могли выглянуть в окно, так высоко оно располагалось. Мы могли дотянуться до подоконника, только встав на цыпочки. Но мы подтащили к окну стул и, встав на него, смогли выглянуть наружу и посмотреть, как выглядит свобода. Да, да, там была свобода. Мы увидели неогороженные луга и синее небо. Там, где виднелся горизонт, была уже Венгрия! Мы, кроме того, поняли, что наша темница находится на значительной высоте над землей. Нам предстояло прыгнуть в ночь с неведомой высоты, но нас не пугал этот прыжок.

А дверь? Кто будет сегодня за дверью? Караульное помещение расположено в противоположном конце коридора, это мы уяснили сразу. В помещении рядом с нашей камерой стоял топчан или кушетка. Мы заметили ее, прежде чем нас заперли. Там стояла еще какая-то довольно хлипкая, наверное садовая, мебель. Интересно, кто же будет спать на этой кушетке? В тот момент там не было никого, нас оставили одних. Может быть, там и ночью никого не будет? Мы оторвем решетку от окна — мы ни минуты не сомневались в том, что нам это удастся. В стуле было достаточно железа для этого: края сиденья были скреплены металлическими уголками, спинка держалась на двух больших ржавых штырях. Все это можно использовать как клинья, рычаги и сверла. С помощью этих орудий мы непременно вырвемся на свободу. Мы были готовы. Все складывалось невероятно удачно для нас, для исполнения нашего плана; мы уже видели себя на свободе. Надо лишь дождаться наступления ночи, дождаться, когда жандармы улягутся спать. Вот тогда мы и примемся за работу, на которую мы не пожалеем никаких сил.

Мы уселись на камни и прислонились спиной к стене. Мы не отрывали взгляд от зарешеченного окна. Иногда поглядывали мы и на угол, где стоял садовый стул. Скорее бы вечер, скорее бы ночь! Мы грезили о свободе и ждали, ждали, ждали…

Внезапно за дверью раздались голоса. Это были женские голоса! Прислушиваясь, мы прижали уши к двери. Говорили по-венгерски. По-венгерски? Что бы это значило? Одна из женщин рассмеялась. Только молодая женщина с высокой упругой грудью может так смеяться. Какое значение это может иметь для нас? Может быть, рядом с нами будет ночевать смазливая бабенка? Венгерка? Венгерка, которая, вероятно, втайне ненавидит румын. Это может быть нам только на руку. Я попытался примерить этот смех на нас — посчитать его ободрением, стимулом, подспорьем. Эта женщина, сама того не зная, подхлестнула нас, подтолкнула к риску. Я слишком много о себе воображал: что только не лезет в голову человеку, поставившему на кон свою жизнь.

Женщины ушли, и за дверью стало тихо. Стены молча смотрели на нас. Мы продолжали ждать.

День медленно, очень медленно клонился к вечеру. Небо, вспыхнув, окрасилось в багряные тона, потом потускнело. Мимо нашего окна с шелестом пролетела летучая мышь. Свет становился все более сумрачным, ночь постепенно поглощала день. Наконец по-настоящему стемнело. Все это время мы не отрывали взгляд от маленького участка стены, из которого торчали железные прутья окна.

Вошли два жандарма.

— В туалет вывести?

— Да. Нас вывели по одному. Результат? В помещении перед дверью точно жила какая-то женщина, потому что на топчане теперь лежала юбка.

— Когда начнем? — спросил я Бернда, когда мы снова остались в темноте одни.

— Не раньше полуночи, — спокойно ответил он. Я редко видел Бернда таким спокойным и собранным. — Надо полностью удостовериться, что они спят, — добавил он. Самое главное — не нервничать и сохранять терпение.

Мы продолжали ждать. Время шло неумолимо, его становилось все меньше и меньше. Но нам ни в коем случае нельзя было торопить события. Слишком высоки были ставки в этой игре. Жандармы еще могли преподнести нам какой-нибудь сюрприз.

Взошла луна, немного рассеяв мрак. Голубоватый свет упал на решетку.

— Давай начнем разбирать стул, — предложил я.

— Нет! — прошипел в ответ Бернд. В голосе его послышался металл.

Мы продолжали ждать. Отпущенное нам время стремительно летело; скоро его не станет вообще. Вместе с ним умрет и наша надежда.

Мы услышали шаги.

Снаружи отодвинули засов, потом в замке повернулся ключ. В камеру вошли три жандарма, один из них осветил камеру фонарем. Я увидел, как блеснуло железо — это были наручники.

— Встать!

Мы послушно вскочили с пола. Имеет ли смысл сопротивляться? Нет! Как объяснить словами то, что мы тогда пережили? Вокруг наших запястий замкнулись железные кольца. В замке повернули ключ и вытащили его. Наши руки оказались скованными. Нас перехитрили! Как же лихо нас перехитрили! Нас лишили последней возможности сопротивления! Может быть, мне это снится? Это не может быть правдой! Что вообще произошло? Запястья пронзила боль — так глубоко впился в тело металл!

— Замолчи! — прикрикнул на меня Бернд.

Я мгновенно замолкаю. Это сказал Бернд, это он сказал? Почему? Я не могу этого понять, но подчиняюсь инстинкту: молчи! Ты должен вынести все, ты должен слушать, что говорит Бернд…

— Отлично! — говорю я жандармам, надевшим на нас наручники. Я чувствую, как железо впивается в запястья, как отекают кисти рук.

Ухмыляясь, все трое выходят из камеры. О, эти подручные дьявола!

— Спокойной ночи! — говорит один.

— Теперь не убегут, — откликается другой. Дверь закрывается… вот они задвигают засов… поворачивают ключ в замке… Слышны удаляющиеся шаги. Мы снова остаемся одни в темноте. Наедине с судьбой и со скованными руками. В отуманенном мозгу возникает неясная мысль: дружелюбный жандарм! Это он, он нас выдал! Конечно, ну конечно же это он! Он один знал, что мы готовы бежать! Только он знал это наверняка! Это он подстроил, больше некому! Сейчас я был готов его убить! Собака, предатель, пес! Коварный, подлый пес! Я опускаюсь на пол, опираясь спиной о стену. Как же здесь темно — как в могиле!

— Все получится, — говорит из темноты Бернд. — Все должно получиться. Что? Мое отупение исчезает, словно по мановению волшебной палочки. Бернд изо всех сил старается освободиться от наручников. У него маленькие руки, и кольца наручников свободно болтаются на его запястьях. Он изо всех сил старается, обдирая кисти и ругаясь сквозь зубы.

— Прекрати! — шепчу я. — Прекрати. Надо дождаться полуночи. Бернд останавливается. Мы ждем, ждем, ждем… Мои руки наливаются свинцом. Я все время ищу положение, в котором им стало бы легче, и сам процесс поиска облегчает мои страдания. Отчаяние и надежда, сменяя друг друга, проносятся в моем мозгу.

— Все нормально! — говорит Бернд. — Все будет нормально. — Он произносит эти слова всякий раз, когда видит, что я близок к отчаянию.

За дверью слышен шум… В коридоре раздаются легкие шаги… Стук… Потом до нашего слуха доносится мелодия… Ее скорее мурлычут, чем напевают. Мадьярка? Мадьярка пришла спать. Мы слышим, как скрипит топчан. Вот она улеглась, продолжая напевать. Что это? Может быть, она что-то сказала? Нет, она ничего не сказала, она допела музыкальную фразу и умолкла.